* * *
Он сидит по-особому,
вид моложавый,-
к подбородку колено–
привычку менять не с руки.
Телогрейка на нем и ботинки великой державы,
Или проще сказать – не ботинки, а так –
башмаки.
Отголоски времен,
динозавры и зубры эпохи-
ни кола, ни двора,
ни поесть, ни одеть, ни обуть,
а спроси,- Как дела?
Обязательно скажут, - Неплохо,
был бы чай да махорка,
а там проживем как-нибудь.
Тень прижалась к стене,-
это поза усталого зека.
Он когда-то «сидел», не за то, что умел воровать,-
за окошком фонарь, но не возле известной аптеки,
и любуясь, глядит, как огонь поглощает дрова.
Ему видится дом,
но вдали только сопки да речка.
Почему же он здесь,
вам ни кто не сумеет сказать,
знаю только одно,
примоститься тихонько у печки,
и печально глядят через сетку морщинок глаза.
Где-то ждет его мать,
и о нем много лет нет известий,
где-то сын и жена, только путь через поле не прост.
Не откроется тайна далеких краев и предместий
когда кто-то без плача его унесет на погост.
Но завоет зима магаданскую дикую песню,
заметая Дукат, Сусуман, Колыму и Певек,
там, где душам наверх не хватало веревок и лестниц,
но и там как-то жил и сумел умереть человек.