Отметим для себя, что есть вдали объект,
успевший постареть в печали ожиданья,
Что вещь в себе всегда есть тот же интеллект,
как прочее теряющий сознанье.
И в этом есть какой-то смысл и прок,
и назиданье, если есть кому-то
исправить в корне не судьбу – порок,
неисправимый в мире почему-то.
Но проку мало в том, когда мертвецки-пьян
лежит июльский день на семицветных ряднах
и Марью в церковь не ведет Иван
для сочетанья в кушаке нарядном.
И ветр не дует, чтоб оставить рожь
до самой ночи в золотом волненьи,
и самый главный при жаровне дождь
не изъявляет должного стремленья.
И воин, словно перст без братьев четырех,
торчит на поле том, сражаясь сам с собою,
и не кует кузнец, поскольку нету блох,
и дым, что так привык повелевать страною,
окутал все подряд. И не видать ни зги,
не то чтоб вышивать иль крестиком, иль гладью.
И чувствуешь себя при том, что есть мозги,
в кромешной темноте двуспальною кроватью.
Бранись же, разум мой, чтоб что-то изменить
в заезженной стране чудовищным кентавром
и звездной вышины иконы сохранить,
рукою Самого написанные даром.
Пытайся же, порыв, поднять со дна души
забытое давно, чтоб избежать коросты
и может быть тогда когда-нибудь в глуши
среди чертей опять появится апостол.