Сердце готово выскочить от изобилья чувств
в приближеньи к пенатам. Сирени куст
вышит крестиком. Все ж остальное – гладью.
Пробивается клевер. Кленовой гатью
устлан путь через топкое место в дом.
Разноцветный петух, заглушивший далекий гром
воспевающим кур фальцетом,
представляется мне поэтом
средь идиллии форм, на которых крестьянский быт
весь построен. Оспой изрыт
ствол усохшего от ностальгии дерева
по субтропикам. И до сева
остается всего лишь несколько дней
по вине агронома. Звонкий ручей
забавляется тем, что вгрызаясь в почву,
ежеминутно передвигает точку
в предложении ранней, впрочем, весны.
Вербных веток густые висят усы
и, когда бы не так было все раздето,
можно было б подумать, что в мире лето.
На развесистых шпанках давно камедь
загустела столярным клеем и в медь
дует ласковая трамонтана.
Что-то слышится из Корана
возле тени, напоминающей минарет.
Между досок в заборе в узкий просвет
видно как норовит телега
переехать арык, как в конце омега
не пытается предъявить вину
альфе. Сброшенную пелену
обессиленного фантома
топчут кони, не видя корма
в том, что сделалось поутру росой.
Яркий луч, преимущественно косой,
по велению свыше пронзает тучу
с бородою деда Мороза. Скучен
только вечер где-то примерно в шесть,
когда туч предзакатных густая шерсть
в золотое руно превратиться жаждет,
как в свое отраженье почти что каждый.