Кто вкусил одиночества, тот, уверяю, не будет
говорить о любви к примитивности сереньких будней,
когда есть воскресенья помимо прекрасных суббот.
Одиночество – цель, результат кропотливых работ,
восходящих к вершине, вмещающей синтез недели,
концентрацию чувств, назреванье духовной свирели,
чтоб распался внезапно непрочный телесный сосуд.
Одиночество – плод, но банальный проделавши труд,
ты едва ли добьешься того, что зовут озареньем.
Воскресенье не есть ли, в буквальном – твоим воскресеньем.
Кто вкусил одиночества, знает уже понедельник,
как хожденье по краю, как жизнь на опасном пределе,
но другим этот день, как свершенье опять неудач,
а потом и среда, но сначала резиновый мяч
второсортного вторника – мне же и вторник прекрасен
после всех, уточняю, в своей столь внушительной массе,
удовольствий души, опускаю, банальность телес…
и четверг, словно дар, как находка божественных мест
перед пятницей горькой. Как действует это распятье!
Как смиряет тебя в окруженье заносчивых братьев!
Что ещё мне сказать в оправданье свободы бесценной,
и поймут ли меня те, кто к взвинченным бросятся ценам,
не заметив опять всей червивости вялых плодов.
Я люблю одиночество даже печали садов,
когда осень сразит их огнем чингисхановской меди,
когда пусто вокруг, когда лодки не видно на рейде,
но воды глубина объясняет свою глубину
не волною, но тем, что не ставят обычно в вину.
Я люблю одиночество – это уже как диагноз,
как клеймо, как виденье, доступное третьему глазу.