Неогребенную дубовую кадушку,
слегка покачивая хлопковыми бёдрами,
в чужих сенях малознакомая подружка
с утра пораньше наполняет вёдрами.
И складки вязевые юПок деревенских
так манят далями непройденных дорог!
О, широта полей твоих смоленских!
приняв картуз, ступаю тихо на порог...
Перебирать подряд одежды, чуя тело -
оно занятие, достойное господ.
Моя подружка медленно взопрела,
предвосхищая яростный исход,
когда ногтями впившись в древесину,
прогнувши спину коромыслом и дыша...
(последний штрих в любимую картину
художник вводит так, бессмертие верша...)
И рюмок "мальцевских" трезвон в сюрванте старом,
стоящем в сумраке «тургеневских» сеней,
перебирает в унисон любви спонтанной...
И в капле пота овод жадный по моей
спине стекает, оступившись неумело,
крылами путаясь и падая на пол.
А следом та, что так порывисто сопела,
поддерживая вздыбленный подол,
на половицы телом шумно опустилась...
Я ж алюминиевою кружкой зачерпнул
воды холодной, ключевой.
Всё завершилось...
И дверь тургеневских сеней ногою пнул.