Она выпивает Лонг-дринки залпом,
она предлагает рвануть на запад –
искать сомнительные богатства
- ей небезразлично, где разлагаться.
Она жалеет пчелу в сиропе
гораздо больше, чем всю Европу.
(И та и другая сдохнет, впрочем,
от сахара в жизненно важных точках)
…И небо глянцевого окраса,
и незаурядная пылкость лета…
- спустя четыре коротких фразы,
способных обрушить тоску на Фрейда, -
она проявляет гуманность – длинной
трубочкой с каплей коктейля топит
пчелу и (все мы – вода и глина!)
снимает свой символический топик,
уже полулежа в шезлонге. – Полу-
шепот срывается снежным комом.
(Конечно, будь я мужского пола –
она говорила бы по-другому…)
И я расправляю бескрылую спину –
время с пониженным гемоглобином
хлещет из порванной вены – свернется
ржавчиной жизни в ладонях. Солнце
вдруг тяжелеет, ложась на плечи
лучом каленым, и плавит кожу.
Мне нечем, нечем,
нечем ее обнадежить…