Верю я,
что когда-нибудь, где-нибудь, может быть очень и очень потом —
через год,
а скорей через два, а скорей уж в какой-нибудь новой судьбе —
я зайду
в кабачок — пустячок! — и смеясь закажу себе водки со льдом.
Первый раз
просто так, а совсем не затем, чтобы снова забыть о себе.
Верю я,
что высокий бармен, деловой как игла и как пуля прямой,
все поймёт
и не спросит с меня — свысока — за излишне дешёвый наряд.
И тогда
я почти не напьюсь и, конечно, вернусь до рассвета домой,
в уголок,
где я мог быть собой, где я мог наяву лишь собой быть богат.
Верю я,
в это утро ко мне прибежит и в ладошке покажет снежок
та одна
длинноногая тень, что дороже мне всех длинноногих теней.
Верю я,
мне прошепчет она: "Я люблю тебя, мой неуклюжий дружок...",
и моей —
и вчера, и сегодня и завтра — она будет только моей.
Верю я,
с ней мы выйдем из дома и сразу войдём в ту большую страну,
где никто
никому не в упрёк, и никто никому никогда не в облом.
И я вновь
буду петь для веселых людей, и меня не возьмут на войну.
И мою
длинноногую тень не раздавят менты дармовым сапогом.
Верю я,
в той стране я продам с потрохами свой самый затраханный страх —
за один
исключительный ключ, что во мне распахнёт миллиарды дверей.
В той стране
всех врагов-дураков перевешают на городских фонарях.
Верю я,
что для этого хватит на грешной земле городских фонарей.
И я жду,
я сижу за бокалом унылого пива в сопливой пивной,
и я жгу
себе рот пепелищем чужой сигареты, я верю себе:
ведь не всё
в этой маленькой, глупенькой, плохонькой жизни случилось со мной —
впереди
еще столько морей, еще столько земель, еще столько небес...