Когда мы в институте занимались,
Мы ездили в колхоз под Николаев.
С работой мы, конечно, там справлялись
И жили на квартире у хозяев.
Хозяйка молодая, лет под тридцать,
Была на вид и строгой, и суровой,
Возилась день и ночь в хозяйстве – с птицей,
С детьми, с обедом, с мужем и с коровой.
Высокая и стройная – царица,
А муж её в преклонных был годах.
Она велела в девять спать ложиться,
Но мы на танцы бегали тогда.
Мы на свиданье убегали ночью,
Дыша свободно без надзора мам,
Она нам двери открывала молча,
Но ничего не говорила нам,
Смотрела только строго и с укором:
Напрыгаетесь, мол, куда спешить,
Но не могли мы по её законам
Ни думать, ни дышать, ни просто жить.
Я, помню, разругавшись как-то с милым,
Роняла слёзы, сидя на кровати.
Пришла хозяйка, очень удивилась
И принялась глаза мне вытирать.
Она меня утешить бы хотела,
Но я всё громче плакала навзрыд.
Тогда она сказала : «Це не дело.
Не треба плакать. Ох, теж тилькы цвит!»
Она была права, она всё знала
И это всё уже пережила,
И горе ей моё казалось малым,
Она всё знала и права была.
Давно цветочки ягодками стали.
Давно свиданий нет и танцев нет.
Как это просто, мы тогда не знали,
Как это сложно, знаем много лет.
Сегодня, отворяя двери дочке,
Когда она под утро прибежит,
Скажи ей тоже : «Это всё цветочки.
Це тилькы цвит, родная, тилькы цвит».