Ночь.
Стена.
Циферблат.
Напряги свое утлое зренье:
ни мороз и ни жар —
только слякоть, и наледь, и прель;
это — время ноль-ноль.
Это грязное, крайнее время,—
правоверный судья,
отсеки его плоть на панель.
Зря блуждаешь, старик,
что ни кашель — скулеж и одышка,
чернозем на щеке
да махра под сухим языком —
тухлый свет для жратвы
веселее червонца в сберкнижке,
и звезда говорит
со звездой, как ворье с фраерком.
Умирай, уезжай,
до вонючих штанов перед пулей,
до декретов и вшей —
хоть ползком, хоть взашей, если — край.
Распродай свою речь,
свою течь бриллиантов по скулам,
гари сладостный дым —
уезжай, уезжай, уезжай.
Ей ничем не помочь —
от всего отрекаюсь, чем бредил —
от беды, ворожбы,
от вражды, что по горло в стихе,
от рябиновых кущ,
чей прыжок растлевающ и светел...
Лишь осиновый кол
в кулаке как в последнем грехе.
Завершаю тетрадь,
Закрываю отчизну без Бога.
Эх, молись за меня
в белотронном, громадном снегу.
Здравствуй, время ноль-ноль!
Погоди!..
Ну, родимая, трогай!
Только...снова...прошу...
Только...очень...прошу...
Не могу.
1989