Он руки мыл, а грязь не уходила.
Ему казалось, будто бы из пор
На пальцах, подписавших приговор,
Сочились новые и новые чернила…
Поставлен перед выбором суровым,
Когда от Слова – жизнь зависит… (или – две?), –
О, как мучительно искал он это Слово
в гудящей раскалённой голове!
Он понимал, что все вопросы – мимо.
Охрана-то, – он знал, – не подведёт…
Да писарь – пёс! Неделю, как из Рима –
Наушник Кесаря, подлец и полиглот…
А он… Он – воин! Не философ, не оратор.
Но, всё же, смог в вопросе скрыть намёк,
Что лучше бы – слукавить арестанту…
Он, – видят боги! – сделал всё, что мог!
Он сделал всё. И судорога согнула
Костяшки стиснутых до боли кулачищ…
И желваками перебрасывались скулы…
И взгляд внушал: «Солжёшь… Или – смолчишь…
Но, лучше – ложь… Тут – не до философий!
Во имя жизни собственной – солжёшь!
Проклятье Истине, ведущей на Голгофу!
Благослови Спасающую Ложь!»
Но арестант колёса и турусы
Не стал использовать…
И – что?..
И – что теперь?..
ЧТО, ПРОКУРАТОР?!..
…Прокуратор… улыбнулся
И попросил чернильницу себе…
… А ночью, запершИсь в своих покоях,
На пальцах разглядев следы чернил, –
Зашёлся в диком бесконтрольном вое.
И – руки мыл…
И руки – мыл…
И руки мыл…