Большинство орфографических купюр версии достаточно очевидны; они не требуют комментариев в фонетическом отношении и не влияют на смысл текста. Но в отдельных случаях орфография и синтаксис текста вносят существенные изменения в его толкование. Как правило, это относится к так называемым «темным местам» первоисточника, которые необходимо прокомментировать.
1. Солнце е/му тьмою/ путь засту/паше, нощь/ стонущи/ ему гро/зою, птичь/ убуди/ свист, звери/нов еста/ зби.
В тексте первоисточника буква «е» перед «ста» отсутствует, и окончание фразы выглядит загадочно. Его орфографию обычно трактуют как «зверин в ста зби», полагая, что твердый знак в слове «зверинъ» не фонетизируется гласной, а буква «в» является предлогом; слово «ста» в такой орфографии толкуется как «стадо», в которое сбиваются звери. Между тем, слово «еста» мы видим в другой фразе источника: Ра/но еста/ начала/ Половец/кую зем/лю мечи/ цвелити/, а себе славы и/скати, смысл которого, более или менее, понятен из контекста. В обеих фразах слово «еста» предшествует смысловому сказуемому и играет, по видимому, роль модального глагола, происходящего от глагольной основы «е» (есть, быть) с прибавлением к нему распространенного в глагольных формах (в частности, первоисточника) окончания «ста» («слетеста», «погасоста», «рекоста», «померкоста», «поволокоста», «погрузиста»). В таком случае в окончании фразы предлога «в» быть не может, и перед составным сказуемым следует записать подлежащее в притяжательном падеже: «зверинъв», - фонетизируя в нем твердый знак буквой «о» (краткой), подобно фонетизации слова «тъй» (той) или слова «въстала» (восстала). Таким образом, «стада зверей» исчезают, поскольку их и не могло быть (могут быть лишь «стада скота»), и смысл фразы несколько проясняется.
2. ...скача/ славию/ по мысле/ну древу/, летая/ умом под/ облакы/, свивая/ славы о/баполы/ сего вре/мени, ри/ща в тропу/ Трояню/ чрес поля/ на горы.
У рязанцев есть слово "абапал", которое означает "напрасно, зря" (см. Этимологический словарь русского языка Макса Фасмера). В смысловом отношении оно как нельзя кстати в отношении ко времени усобиц и раздоров, при которых речи быть не может ни о славе, ни о праведном пути к христианству, подобному тому пути, которым шел император Траян после своей смерти и получил за это официальное прощение церкви (см. по этому вопросу ниже в примечание 12). Толкование "оба полъ" как "по обе стороны" не вполне уместно по отношению к категории времени, поскольку "сторона" это все же пространственная категория, и таким толкованием мы неявно приписываем автору современные представления о четырехмерном пространстве-времени, что маловероятно. Кроме того, такое толкование размывает смысл, - что за стороны? прошлое и будущее? слава "сему времени" от предков и потомков, т.е.гордость предков и благодарность потомков? Возможно, конечно, но это слишком расплывчато, а здесь по контексту напрашивается мощная и конкретная антитеза, завершающая тему обращения к Бояну и расставляющая все точки над "И".
3. Уже со/колома/ крильца при/пешали/ поганых/ саблями/, а сама/ю опус/таша в пу/тины же/лезны.
Здесь делают купюру: «опуташа». Думаю, что это неоправданно. Речь идет все же о соколе, который летает высоко на своих крыльях. Раз их подрубили, значит, сокол должен «опуститься». Поэтому здесь следует толковать как «опустили в путины железные».
4. Два сол/нца помер/коста, о/ба багря/ная стол/па пога/соста и/ в море по/грузиста/
В источнике фраза «и в море погрузиста» стоит чуть ниже - после слов «аки пардуже гнездо». На новое место она была перенесена уже давно как совершенно не соответствующая контексту. Я проверял этот перенос по ритмике – он абсолютно оправдан; на этой фразе ритм в первоисточнике действительно сбивается. Надо сказать, что это чуть ли не единственная оплошность переписчиков.
5. Притрепа/ славу де/ду свое/му Всесла/ву, а сам/ под черле/ными щи/ты на кро/ваве тра/ве притре/пан литов/скыми ме/чи, исхо/ти юна/ крова той/ рек.
По разному толковали окончание этой фразы. Дело доходило даже до «кровати», на которой некий «хоти» - любимец – говорил князю, сиречь Изяславу, находящемуся при смерти, что его дружину птицы крыльями одели, а звери кровь полизали. Были и другие варианты. Трудно согласиться с тем, что во фразе из нескольких слов вводится в повествование какое-либо еще дополнительное лицо и при этом тут же исчезает. Это противоречит законам построения литературного произведения, а автор «Слова» был весьма искушен в этом. Здесь, конечно, дальнейшую фразу никто, кроме автора, знающего последствия описываемого события в Полоцкой Земле, говорить не может. В данной фразе речь идет все же о реках – Роси и Суле, и про это не надо забывать. Начав с упоминания рек, автор и должен был ими закончить абзац. Смысл окончания фразы в таком случае метафоричен и должен быть таким: Изяслав был приласкан литовскими мечами, захотевшими юной крови тех рек.
6. Аще и/ веща ду/ша в друзе/ теле, но/ часто бе/ды страда/ше.
Здесь слове «друзе» надо понимать как «иное». Смыл такой: хотя вещей бывала душа в ином теле, но часто беды терпела. Распространенное толкование: в «дерзком теле» – это притянутая за уши метафора.
7. Мало/ ли ти бя/шет горе/ под обла/кы вея/ти
Здесь в источнике стоит «горъ» - с твердым знаком, однако, очевидно из контекста, что речь идет не о горах, а о «горях» - во множественном числе, поэтому было бы правильнее смягчить окончание, а по размеру силлабо-тонического стиха – заменить мягкий знак коротким «е». Возможно, мягкий и твердый знак перепутаны при переписывании. Это - безобидная ошибка.
8. Комонь/ - в полуно/чи. Овлур/ свисну за/ рекою/ – велит кня/зю разу/мети: кня/зю Иго/рю не быть/ кликну.
Часто после «не быть» ставят точку, а слово «кликну» относят к следующему предложению: Сту/кну земля/, вошуме/ трава, ве/жи ся по/ловецкы/и подви/заша, – исходя из грамматической однородности трех следующих подряд сказуемых. Однако при этом смысл первого предложения становится, мягко говоря, неопределенным, если не фатальным (князю Игорю – не быть). Исходя же из контекста достаточно ясно о чем идет речь, и «не быть кликну» следует понимать как «не быть званым», в смысле - не дожидаться, чтобы тебя звали повторно, «не мешкать».
9. Ко/ли Игорь/ соколом/ полете/, тогда Овлур волком/ потече/, труся со/бою сту/деную/ росу, претрь/госта бо/ своя бор/зая ко/моня.
Неясное слово здесь – «претрь/госта». Исходя из метафорического контекста «сокол – волк», маловероятно, что это слово означает: загнать. Хотя волк в принципе и может гнать коней, преследуя их, но фраза «труся собою» говорит о том, что волк бежит впереди коней, т.е он опережает их, а не гонит впереди себя или подгоняет. Это бы противоречило контексту. Смысл получается такой: Лавр, расстилаясь волком и труся собою студеную росу, опережает своих борзых коней. Так и должно быть: мыслями наездник всегда впереди коня, поскольку управляет им. На такое значение слова указывает также приставка «пре». Корень же здесь, очевидно, «гость» - т.е. «перед гостем».
10. Рек Боян/ и Ходы/на Свято/славля – пес/творца ста/раго вре/мени Я/рославля/, Ольгова/ коганя/ хоти
Часто толкуют, что это песнотворцы Олега Святославича. Это странно, поскольку в тексте прямо указывается «старое время Ярослава, т.е. - Мудрого». Да и по началу поэмы если судить, то Боян воспевал времена славные, которых уже после Ярослава не наблюдалось. Думаю, что здесь все же следует певцов расставить так: старший – Боян, воспевавший Ярослава, Ходына – помоложе, возможно ученик Бояна, уже в зрелом возрасте певший Святославу Ярославичу, но, по-видимому, некогда знакомый лично с Бояном и начинавший еще при Ярославе. При Олеге же Святославиче ни того, ни другого уже не было как песнотворцев, а Олег во фразе упоминается только в связи с тем, что выше именно о нем шла речь как о князе, начавшем междоусобицу неправомерными притязаниями на златой стол Киевский. «Ольгов коган» это Ярослав Мудрый – глава всего рода, к которому относится и ветвь Олега Святославича. Этим автор еще раз напоминает, что все враждующие стороны корнями уходят к славному времени, когда Боян и Ходына творили свои песни.
11. /Князем - сла/ва, а дру/жине – а/минь!
Обычно толкуется, что слава – князьям и дружине, а «аминь» ставится как завершающее поэму слово. Думаю, что автор здесь более изобретателен. Князь вернулся из плена, а дружина-то его вся погибла! Поэтому слово «аминь» нужно вставить в сам текст и отнести его к дружине. На это предположение наводит предлог «а», играющий в данном контексте роль противопоставления. В этом случае получается очень сильное в смысловом плане окончание.
12. Многократное упоминание в тексте «Слова о полку Игореве» имени римского императора Траяна из династии Антонинов (жил в период 15 сентября 53 г. - 8/9 августа 117 г., понтифик с 98 г.), возможно, связано с христианской легендой о прощении Господом язычника Траяна за наказание собственного сына, который ненароком убил сына одной христианки, проезжая со свитой по улицам Рима. Эту легенду должен был знать автор «Слова» как человек, безусловно, широко образованный в историческом и религиозном отношении. Вряд ли он держал в руках Диона Кассия (Historia Romana, XIX, 5), записавшего легенду по горячим следам, спустя всего полвека после смерти императора Траяна, поскольку эта часть «Истории Рима» была утеряна и до сих пор известна только в пересказах. Но с жизнеописанием Святого Георгия (римского папы избранного в 590 году), составленным римским историком 9 века Иоанном Диаконом (Vita Sancti Gvegorii Magni, IV, 44), или с «Поликратикусом» (Polycraticus, VI, VIII) Иоанна Солсберийского, англо-французского богослова, схоластика, писателя и педагога (1115/1120 — 1180 гг), он вполне мог быть знаком в конце 12-го века. Легенда о том, что Святой Георгий вымолил прощение для язычника Траяна, была очень популярной в раннем средневековье; в дальнейшем она не раз пересказывалась, в том числе Фомой Аквинским, и была зафиксирована в «Божественной комедии» Данте.
В таком случае «века Траяна» получают в символической форме вполне конкретный смысл времени, в течение которого христианство утверждалось на Руси – от наложения кары на язычника Траяна, через время правления римского папы Георгия на рубеже 7-го века, добившегося прощения для Траяна, до Владимира Святого, крестившего языческую Русь. В этом контексте «путь Траяна» имеет не географический, а духовный смысл. Как пишет Ле Гофф в Истории Средневекового Запада «Этот длинный рассказ с его казуистикой, различными вариантами спасения души Траяна показывает, с каким трудом и только в исключительных случаях мог попасть язычник в «правильное русло» истории и избежать вечных мук». Таким образом, говоря о «пути Траяна», автор «Слова» вкладывает глубокий исторический смысл в деяния «старых» князей, прошедших по этому пути «с поля на горы», из безвестности - к славе, и заслуживших благодаря этому прощение Господне подобно Траяну. Земля Траянова, следовательно, понимается автором в контексте легенды иносказательно - как языческая земля, и все упоминания имени римского императора в тексте «Слова» при таком толковании становятся на свои места:
О/-о Боя/не – соло/вию ста/раго вре/мени, а/ бы ты си/а полкы/ ущеко/тал, скача/ славию/ по мысле/ну древу/, летая/ умом под/ облакы/, свивая/ славы о/баполы/ сего вре/мени, ри/ща в тропу/ Трояню/ чрес поля/ на горы/?
Были ве/чи Троя/ни, мину/ла лета/ Ярослав/ля, были/ полци О/леговы/, Олега/ Святослав/личя.
Воста/ла оби/да в силах/ Дажьбожа/ внука, во/ступи де/вою на/ землю Тро/яню, вос/плескала/ лебеди/ными кры/лы, на си/нем море/ у Дону/ плещучи/, - убуди/ жирня вре/мена у/собица/ князем, на/ поганы/я погы/бе.
На седьмом/ веце Тро/яни вер/же Всеслав/ жребий о/ девицю/ собе лю/бу, той клю/ками под/перся о/кони и/ скочи к гра/ду Кые/ву, и дот/че ся стру/жием зла/та стола/ Киевска/го
В этом отношении интересна не только мифологическая, но и фактологическая судьба Траяна, который был первым императором, рождённым вне Рима. Его семья происходила из солдат, которую Сципион в 205 до н. э. переселил в Италику Испанскую, а его отец, Марк Ульпий Траян-старший (около 30 г. — до 100 г.), был предположительно первым в роду, который добился сенаторского сословия при императоре Нероне – чем не «путь с поля на горы»?
13. Последнее из приведенных выше упоминаний о Траяне интересно также и в другом отношении. Пассаж о выборе девицы по нраву имеет глубокий переносный смысл. Автор «Слова о полку Игореве» ничего просто так не говорит – все у него связано и обусловлено, даже в мелочах. Мы улавливаем далеко не все связи и в силу своей гордыни склонны относить наше непонимание отдельных мест к недостаткам самого произведения. Но это не так, и я бы вообще предложил считать априори «связность и обусловленность» всех деталей текста основополагающим принципом при прочтении этого непревзойденного памятника древнерусской литературы. В частности, личность девицы, о которой идет речь, вполне конкретна и исчерпывающе описана выше: Воста/ла оби/да в силах/ Дажьбожа/ внука, во/ступи де/вою на/ землю Тро/яню, вос/плескала/ лебеди/ными кры/лы, на си/нем море/ у Дону/ плещучи/, - убуди/ жирня вре/мена у/собица/ князем, на/ поганы/я погы/бе. Обида – вот какая девица была по нраву Всеславу. Вначале автор вводит ее как общий персонаж, затем дает развернутую картину разобщенности князей и, наконец, завершает современную ему картину историей «сватовства» с этой девой князя Всеслава в качестве конкретного примера пагубности междоусобия на пути христианского прощения, которым веками шел язычник Траян после своей смерти. В этой многослойной мифолого-историко-философской картине ничего нельзя ни отнять, ни прибавить – все в ней связано и обусловлено. Некоторые толкователи текста считали историю о Всеславе эклектичным включением более поздними «соавторами». Не вижу для этого никаких оснований. Наоборот, без этой истории вся сила метафоры о брачных отношениях князей с обидой исчезает.