Я люблю тебя.
Повторяю фразу эту на всех языках мира.
В этих трех словах горят бесконечным сиянием звезды,
И холодное сердце оттаивает на вершине Памира.
И сложнее всего, оттого, что сказать их невовремя поздно
Невозможно.
Я люблю тебя.
Эта фраза сама по себе так счастлива.
Слезы радости, полнолунные взгляды, касания губ в тишине.
Вся несдержанность моего порыва
Стать частицей тебя и открыть свое сердце тебе
Я хочу
Любить тебя
Так, как никто никогда никого не любил,
Ярким брызжущим соком солнечного апельсина,
Что в холодную зиму теплом одарил.
И устами горячими нежную песню Церлина
Поет
О любви…
*Хвала Церлине
Среди важных господ и трагических дам она не более, чем эпизодическая фигура.
Правда, на нее упал неотразимый взгляд, необузданный гранд протягивает ей руку,
и она оказалась бы чрезмерно робкой, если бы сразу же не последовала за ним в
его замок. Это недалеко. Однако поскольку opera buffa не допускает совращения
невинности, и Мазетто(25) не мог бы, конечно, отомстить так величественно, как
благородный Оттавио за оскорбление донны Анны, да Понте(26) пресекает
промискуитет, в котором стороны не равны, восстанавливает моральный и социальный
порядок между сословиями и озаряет в стигийской ночи светом факела счастливую
близость в примирении ее с тем, имя кого распространилось на всех дурней и
растяп. В конце звучания моцартовского оркестра происходит как бы примирение
всего человечества. И происходит оно во имя свободы. Пение Церлины звучит так,
будто оно проникает через открытое окно в бело-золотой зал XVIII в. Она еще поет
арии, но их мелодии уже песни: природа, веяние которой уничтожает оковы
церемониальности, но все еще сохраняет формы исчезающего стиля. В образе Церлины
живет ритм рококо(27) и революции. Она уже не пастушка, но еще не citoyenne*.
Она относится к мгновению, промежуточному между ними, и в ней мимолетно
возникает человечность, не искаженная феодальным принуждением и защищенная от
буржуазного варварства. Кое-что от этого свойственно некоторым стихам и образам
молодого Гёте. В словах: "И в своем веселье она подходит к зеркалу" дан ее
миниатюрный портрет. Как Фридерика(28), она находится "на границе между
крестьянкой и горожанкой. Она движется легко и грациозно, словно не имея веса, и
две толстые белокурые косы, ниспадавшие с изящной головки, казались слишком
тяжелыми для ее шейки. Ее блестящие голубые глаза смело смотрели на мир,
хорошенький вздернутый носик так живо и мило втягивал воздух, словно не
существовало на свете никаких забот. На руке у нее висела соломенная шляпа.
Итак, я имел счастье с первого же взгляда охватить и познать всю ее ласковую
прелесть"**. Когда, не предполагая ничего дурного, Церлина предлагает
возлюбленному в отместку за ее неверность побить ее и превращает тем самым
деревенскую грубость в утонченность, она предвосхищает то утопическое состояние,
в котором устраняется различие между городом и деревней.
Но разве отблеск этого не падает и на соблазнителя, в конце концов обманутого,
не изведавшего наслаждения? Ибо какова была бы судьба ее очарования и прелести,
если бы уже наполовину бессильный феодал не пробудил их в своем бегстве по
опере. Лишенный jus primae noctis***, он становится вестником наслаждения, что
уже несколько смешно горожанам, достаточно быстро лишающим его этого права. У
бесстрашного героя они научились своему идеалу свободы. Но став всеобщим, этот
идеал оборачивается против него, против того, для кого свобода была еще
привилегией. Вскоре они введут в свободу произвол и превратят ее этим в свою
противоположность. Дон Жуан же был свободен от лжи, его произволом была бы
свобода других, и этим он придавал ей честь, которую он у нее отнимал. Церлина
была права, если он ей нравился.
Она вечно будет пребывать символом в истории. Полюбивший ее имеет в виду
несказанное, звучащее своим серебряным голосом из ничейной земли между
борющимися эпохами.
____________
* Гражданка, горожанка (франц.).
** Гёте. Поэзия и правда, с. 319. Перевод Н.Ман.
*** Право первой ночи (лат.).
1952/53
---------------
http://www.philosophy.ru/library/adorno/02.html