Рожа наружу, внутри никого,
вот он, юрод на ходулях, сшит он
из крОвоточАщей телячьей кожи,
это идёт моё право мычать и право качаться
налево, вправо,
вземь, вниз, из.
Занавески; они шевелЯтся,
рассвет наружу, внутри никого,
никого не лезет в окно,
занавески крУжатся и крошАтся,
в них осыпается шелуха, отпадает извёстка.
Занавески стоят стеной,
за ними стоит иное.
Душа моя умерла вчера от потери гноя,
и странно, что я могу ещё слышать голос,
не слишком ли много мне слышать ещё и гром?
Два раза поочерёдно видела я весну -
видела две весны за одну весну.
Сперва мать-и-мачеха выцвела, вылезла на зелёной коже ясных холмов,
сыпью вылезла ненависть твоя из меня, усеяла меня всю,
безобразие к безобразию тянется,
одуванчик к мать-и-мачехе тянется,
а мне не к лицу,
по длинному дивному лику живых полей
оттуда я убегала,
впереди холодный ветер летел,
сзади чёрный пастух погонял,
и не увижу больше траву на твоих полях,
зеленых ран, зеленых окраин города твоего.
Поднимаю щит.
Заново родится, птенцом пищит вторая весна,
весенней Летой текут и текут
гнилые листья, из прошлого года брошенные,
как усыплённые собаки лапой дёргают чуть-чуть, проститься.
Звон наружу, внутри никто
не наберёт покоя среди морей,
не найдёт омыться места среди икон,
в целлофановом пакете где бежать?
в глиняной палате шар лежит,
не лечится, у него не жар,
а холод и страх дышать.
разве может быть шар из двоих, шар из троих, разве может земной шар,
когда сейчас мою хрустальную девочку молотком, молотком,
когда мою тёплую девочку кипятком,
девочку по лицу, по лицу,
когда работа жизни подходит к концу?
Сквозь меня пробегают тысячи происшествий,
все наружу, внутри не хватает места.
Ты на дерево влез,
а сидеть там придётся брату,
если брат упадёт,
то тебе и быть виновату.
Перемежаясь, перемещаетесь, совмещаясь, не повстречаетесь -
вы в одном больше не помещаетесь!
Шар из троих по-другому щурится, по-другому шарится,
вся земля на меня скалится,
каждая яма в меня валится.
Середи меня никто не живёт,
не сердись, будь остаток со мной,
а с лица мне воды не пить -
без конца, до конца
пить кровь с блюда твоего лица,
с блуда лица твоего
кровь
целовать, примерзая губами.
На осторожном плоту
мы поплывём кверх ногами.
А девочка-то
была настоящая,
а стала кирпичная.
Всё становится твёрдым,
нам не успеть отсюда родиться,
станем старцами,
нерождёнными близнецами,
лица в трещинах,
трещины в наших лицах, сусальным
золотом покроются руки.
Сиамские - потому что в разлуке.
Так убийца с убитым снова срастаются под землёю,
так приходит смерть сама за собою,
так смыкается одиночество в лиственную аркаду,
так сердца получают в дар безвыходную ограду,
так мы дотрагиваемся,
дотягиваемся
до счастья и до несчастья.
Мы внутри, мы снаружи -
некуда прекращаться.