«Существует нечто вроде «души» лирического произведения – песни, романса,
гимна (конечно, я имею в виду лишь небольшое их число: критерий –
значительность и талантливость). Эти тонкоматериальные сгущения пребывают в
различных слоях в зависимости от своего содержания. Ни малейшей
антропоморфности, разумеется, в их облике нет; скорее они близки к волокнам
тумана различных оттенков и музыкального звучания. Для них возможно
просветление, совершающееся параллельно просветлению их творцов; впоследствии
они включаются в объем его личности. Те же из них, которые лучезарны с самой
минуты их создания, воздействуют озаряющим и поднимающим образом и на того,
кто их создал, и на тех, кто их воспринял. Но стихи, исполненные уныния и
отчаяния либо взывающие к низшим инстинктам похоти, зависти, ненависти, ничем
не озаренной чувственности, не только понижают душевный уровень многих из тех,
кто их воспринял, но и становятся проклятием для их творца. На его пути
неизбежны будут такие излучины, когда эти души стихов, мутные, сладострастные,
злобные и липкие, обступят клубами его собственную душу, заслоняя от нее
всякий свет и требуя в нее допуска для своих извивающихся и присасывающихся
волокон. Строки Блока в поздний период его жизни –
Молчите, проклятые книги!
Я вас не писал никогда, -
выражение отчаянной попытки избавиться от последствий того, что он создавал
сам.»
Даниил Андреев/"Роза Мира"/Глава "Падение вестника"