ПОЛНОЧНОЕ ОКНО
Как много начатых и брошенных стихов!
Отсроченный восторг мерцает светом слабым.
Вот эта ерунда сошла бы за любовь,
а эта чушь вполне за жизнь сойти смогла бы.
И так сойдет. А с ней и ты сойдешь на нет,
со вздохами и без, со всей своею ленью.
Оставлена строфа, не завершен куплет
до будущих времен, грядущих поколений.
Придут они вослед на мотыльковый миг,
с гитарами, с вином, срывая в хлам печенки.
Да исчеркают твой скучнейший черновик,
чтоб набело в другом еще скучней начеркать.
Ты, кажется, ворчишь, ты не доволен всем.
И челюсть подперев, на стол поставил локоть.
Все сам перечеркни, для них останься нем.
Все ж лучше, чем писать, бросать, а после охать.
Но если уж перо ты взял, а не бревно,
и если посвятил словесности стремленья,
внимательней вглядись в полночное окно,
где шелест или блеск продолжат вдохновенье.
Где неба виден край за покрывалом туч,
с небрежной красотой просыпанных жемчужин.
И воздух серебрист, и бьет в лицо, как ключ,
последней теплотой перед грядущей стужей.
Где ветви в полумгле повисли, как платки.
Их траурной каймой очерчивает время.
Проходит, теребя фанерные лотки,
полотнища афиш, и кровли, и строенья.
Где в грохот городской вмешался шум дождя,
чьи слезы фонарям бросаются навстречу.
В конце концов на лист все ляжет, как дитя
капризное в кровать, устав тебе перечить.
Послушен он и добр, пристанища объем,
в котором обитать привык, как соглядатай.
Так вот оно и есть, бессмертие твое —
пускай самообман, навек скрепленный датой.
Смирись, ты все равно останешься один.
В средине иль в конце, пожертвовав за слово
весь шум пустой вокруг. И станешь господин
восторга своего — святого, речевого.
Нет брошенных стихов, как брошенной любви.
Бросают тех, кого и раньше не любили.
Не пестуй пустоту, безжалостно порви
невнятную строфу без чувства и без стиля.
Все заново начни. Дождись, когда темно.
Но ясно на душе и ни единой тени.
И настежь распахни полночное окно,
как будто вход открыл в другое измеренье.