Зима уносит признаки надежды...
Зима уносит признаки надежды,
что станет сыро вдруг, и оттого теплей.
Первый снег в меха рядит людей,
и мир одет в белесые одежды.
Бытует дворня, ей претит рукой
мозолить черенки и огребать занозы.
Есть мнение, что дворник злой,
А он не злой, просто отек от позы.
Родители пыхтят от беготни,
зимы совсем не замечая.
Лишь дети властвуют, сугробы разделяя
на крепости, на царства, на комки.
И день цепляясь в ночь, так липнет снег,
вминает санный путь и прошлое уходит.
И шелест в календарном переходе,
опережает судороги век.
31.10.05
Грядущее, встречаясь с кораблем…
Грядущее, встречаясь с кораблем,
тот час же позади отвердевает.
Но кто-то помнит все, не забывая,
все холмики, что поросли быльем.
Стихи щекочут нос и уши,
как пух во сне, в перине гнезд,
как свет давно погасших звезд,
в прозрачной тьме мерцают души.
Как хорошо, что учтено
как мир велик, как мала малость,
как исторгает благодарность
и смысл проросшее зерно.
Тебе, земное божество,
тебе, холодная пучина
поется песнь и есть причина,
есть следствие, есть вещество.
Состарившись, я стану черноземом
есть смысл во всем и смерти нет.
И лишь вращение планет
опять вгоняет меня в дрему.
31.10.05
Что за осень снаружи квартиры мой ангел...
Что за осень снаружи квартиры мой ангел,
Изможденные листья танцуют танго
Воздух светом прошит как в Альпах
Холод пока что щадит нам скальпы.
Состарившись мы удивимся такой беззаботности
Ты зарабатывала минимум, я был безработным
В кошельках завывало пусто как в Средней Азии
А мы смеялись и солили капусту на зиму.
24.10.05
Сотворение.
Я слово написал,
и снова позабыл
что я сказать хотел.
И лампочки накал
в глаза настырно бил.
Чернила ели мел.
Нить строчки из пера
связала силуэт,
чей облик был знаком.
Но черная дыра
из глаз сосала свет
и кровь пускала ртом.
Сие вгоняло в дрожь.
Песнь пелась ни о чем.
Строка рождала строку.
И шелестела рожь
нагретая лучом,
созревшая до сроку.
Могучие слова
топтались на полях,
наш мир им был бы мал.
Пылился котлован
для добычи угля,
внизу чернел провал.
Был мир незаселен,
отсутствовал сосед,
никто не ждал беды.
Вспотевший чернозем,
притягивая свет
вовсю просил воды.
Просимый дал ответ.
Соль сгустками из туч,
сочилась как из глаз.
Слова рождали свет,
точней исторгли луч,
и пласт врезался в пласт.
Я слово позабыл...
А помнил его я,
кто ни над кем не властен?
Да и вообще я был?
Иль не было меня,
застывшего от счастья.
май 2005
Оттепель
Усни же родная растаяв от нег,
руками разгладив глазные морщины,
не слыша, как мокрый срывается снег
и целую ночь негодуют машины.
Недавно морозило в дых, а теперь
сугроб обернулся борщом.
Внезапная зимняя оттепель,
кто твой повелитель, кто твой хрущев?
Чей теплый и влажный это приказ,
дыхание чье? Директива,
термометрам ртуть приподнять свою враз
нам мнится лишенной мотива.
О, это попытка расхлябить страну,
Гольфстрима циклон, но скорее
усилья в песках занесенном хлеву
младенца укутать теплее.
12 января 2005
Ночь наступив, приминает снег...
Ночь наступив, приминает снег.
Ночь - это негр, что не лоснится.
Время во сне убыстряет бег.
Город который покинут птицей
жерлами труб ощетинил юг.
Стынет во льду монумент блокады.
Нимфы в стоячих гробах от вьюг
прячут тела. Золото ограды
ест темнота.Город невыносим
один на один, да еще зимою.
Он артефакт что не выносим
за свой предел, и не взять с собою
так надоевший туристам шпиль,
площадь, колонны в карман не лезут.
Ветер завыв, обрывает штиль
в рот снег набравший, знакомой пьесой.
Трогая ветки заместо струн,
предпочитая заборы, щели.
Слышно тоску его финских рун
что прорывается сквозь качели.
Оспины звезд в черноте лица
ночи, светиться даны , но те
лишь подтверждают что ей конца
нет, и особенно темноте.
ноябрь 2004
Сон
Приснилось - разрушенная церковь
в горах Урала. Надо
войти туда, но ужас не дает.
И как это во сне бывает,
засасывает внутрь через дверь,
в полумрак. Там, наверху
святые и апостолы на месте.
Но в центре, где раньше было
изображенье Бога - нет ничего.
И эта пустота
настолько удивительна и страшна,
что впору просыпаться.
Октябрь 2004
Посвящается лету
I.
Проплески извести в скалах Азии.
Не помышляя о безобразии
смотрится ива в речную зыбь.
В жару и болото водохранилище,
камыши - храм, гнездо как святилище,
ногу подняв, охраняет выпь.
О этот край! где слепня жужжание
слаще чем пение и щебетание,
ибо вдувает сюда жару.
Пляжный завал тел речной баталии.
ночью вакханки и сатурналии,
днем неприступные столь в быту.
Луч разогрел скороварку здания.
В Азии принца вопрос из Дании
"Быть или не..." -означает преть.
Солнечный диск атакует тени,
жизнь нам приятны твои мгновенья
коими ты попираешь смерть.
Азия - степи, холмы и реки.
Солнечный свет нам сжимает веки,
лица как будто во рту лимон.
Пот изгоняющий соль из тела.
В кране с водой словно примесь мела.
Город вмещающий миллион.
Закат апельсин разметав на доли,
в шкаф кожуру на парфюм для моли,
не в силах сдержать темноту угла.
Местность в которой пришлось родиться
можно покинуть, но возвратиться
дабы понять, что Земля кругла.
II.
Мне за 20, и я не боюсь ничего не добиться
у меня позади бесчисленная толпа
растерявшая в перегное лица
если надо с кем -то поговорить, то вот и они - трава.
Я не боюсь пустоты, забвенья,
верю скорее в космос, чем в конкретное божество
А что касается жизни, то мои коренья
не слишком сильны чтоб сосать ее вещество.
Вот почему я сразу гнию в болотах
Без солнца чахну, тут не до архитектуры.
Приходиться долго сидеть на водах
В поисках натруженной и утраченной мускулатуры.
Оттого мне ценнее поля и горы
Воздух нагретый за тридцать и девять земель отсюда
Розовая чешуя сосны из бора
В жару мне и дела нет до простуды.
Лето! Лучше его мартенов
в здешних широтах не ничего, поверьте.
Стоя в лесу от жары надув вены
Выдохнем не умирая, т.е. не боясь смерти.
Если я и устал от чего, так от грабель
изношенных частым употребленьем.
Вероятно заносят в табель
все сделанные нами проступки и преступленья.
И уже не улучшить породу,
не ухудшить точно, в пределах отдельной жизни.
Остается смотреть как оскал природы
порождая, назад забирает жизни.
Но и этот скорбный жест ей, как видно в радость,
словно сытая кошка она убивает лениво.
Мне нравится эта планета, ее покатость,
Плеч округлость, обросший сосной затылок.
Бурных рек я люблю теченье,
свет огня, люблю шум прибоя.
Я сгущенку люблю, печенье
разделить на двоих с тобою.
сентябрь 2004
Боль
В небе что-то сломалось на голубой,
в порт валом прут корабли.
Я с развороченною кормой
снова сижу на мели.
Боль составляющая вещество,
сгустки жизни иной.
Соль содержащая то, что мертво.
Пресный речной прибой.
В случившемся некого обвинить.
Снова состав ДНК
ржаво скрипя вырывает нить
с привокзального полотна.
Глупо плясать позабыв про боль.
Боли немой упрек
с вашего рта извлекает вопль,
но боль - глухой царек.
Благо вы живы - отсюда боль.
Недоуменье лиц.
Пыль породившая чих и моль.
Неведенье Канн и Ниц.
Видно Земля, это пробный шар
слепленный впопыхах.
Сумеркам мозга, залив пожар
боли, неведом страх.
Вдаль заглядевшись, мы видим свет,
тонущий лик в воде.
Видим как мир изменяет цвет
на черноту везде.
Видим как мир исчезает прочь.
Видим как тает тень.
Но не боимся, покуда ночь
длится, то длится день.
май 2004.
Суша
Наконец - то корабль боднул причал
и недвижим был далее на восток.
Оттого говорящий во мне молчал,
а молчащий сидел, наизнанку надев носок.
Под лежачий камень известно не
течет ни пиво, кисель, вода.
Незнакомая местность доселе мне
раздвигаясь, натягивала провода.
Я сюда приплыл, чтоб остаться жить,
но черствея, сухарь избегает влаги.
Телефон молчит и охота пить,
хоть чернил заливающих бель бумаги.
На берег списанный вдруг матрос
топает к дому, как последняя солдатня.
И спина загибается в знак вопрос:
Кто же здесь, если там уже нет меня?
По походке видно пришел зазря,
да и устал изрядно, а посему
прорывая блокаду, уйду к друзьям,
чтоб оставить город на слом врагу.
Отправляйся же в Лету, о Летний Сад,
карий глаз Невы, обуздавший ее гранит
и стыдливый закат, что потухнуть рад,
погрузив в горизонт красноту ланит.
апрель 2004
Нож
Возьмем за ручку некоторый нож.
Внимательно его рассмотрим.
Скорей на рыбу он похож,
нож - рыбу и бывает острым.
Итак, за ручку и с ногтя
движеньем легким стружку снимем,
доказывая остроту, хотя
нож туповат, и мы с другими
предметами его скрестив;
брусок, штырь железный, камень
наточим, там глядишь и стих
на пару строк длиннее станет.
Связав между собой предмет
и текст, временем взахлеб рискуя,
продолжим, так в жару кузнец
потеет, но металл лупцует.
Зажав в одной руке перо,
другою зацепив клинок,
я выгляжу нелепо, но
все равно управлюсь в срок.
За стенкой слышен смыв воды
и скрип продавленных кроватей.
Рука моя хранит следы
твоих зазубренных собратьев.
И хоть давал не раз зарок
и говорил себе «не трожь»
но что ладонь, что окорок
одно и тоже, правда нож?
Не слышишь. Сталь твоих хрящей
кость лезвия, молча упрямо,
уводят прямо в глубь хвощей
к издельям из обсидиана.
Ну так мозоль же мою плоть
под указательным и далее,
пока пытаюсь я вспороть
живот беременной кефали.
Кромсай, руби, коли и режь
глухонемой кусок металла,
покуда не проломишь брешь
во мрак таинственной Валгаллы.
Кругом разлито молоко,
неиссякаема свинина,
но за пределами темно
и некому сказать «иди на …».
Туда усилия Творца
нас приведут, являя твердость,
нож воплощение конца
и временем его истертость
не затупила острия.
Кто из нас обветшает раньше
перед лицом небытия?
Вопросы не допустят фальши,
озимыми торча в снегу.
Я даже при наличии дара
состряпать рифму, не смогу
существовать у антиквара.
январь 2004
Пародия на А.С. Пушкина
Все мое - сказала Злата.
Ну твое –вздохнул Булат.
Все старье – визжала Злата.
Мумие – ревел Булат…
Покупая ей с зарплаты
новый байковый халат
Руины
жил
лам по чек
вино град
час кило ватт
мы быть могли бы всем, но стали
копить припасы кирпичей из слов.
разрушив башни из стекла и стали
нас всемогущий размешает в плов.
пройдет сентябрь. охладив стекло,
зима расплющит нос в орнаменте.
и если раскопают эти строчки, то
начнут с последней, как с фундамента.
Сумерки комнаты
Сумерки комнаты, пыль ковра
не отражает свет.
Впереди большее, чем вчера
равное сумме лет.
Этажи здания, рой частиц
комплекса муравьев.
Рот, оснащенный набором лиц
и издающий рев
рыбий, оттого спит сосед,
дите не терзает мяч.
В мире темно и звездный свет
не кажется так горяч.
Впрочем, не греет он нас и днем,
полость зевнет: - зима.
Зеркало нам – отражаться в нем,
чтобы в них жить – дома.
Капает кран и кипит бульон,
лед обжигает суть.
Tридцать два зуба, и пор миллион
дабы усвоить грусть.
Дупла сквозят и во рту горчит
не от еды, а так
просто, и дребезжит щит
нарвавшийся на кулак.
Долго мы пели – плоть и металл
камень сотрут в песок
Долго ль нам петь? покуда накал
пульса стучит в висок.
Мелких обид, боли, прочих травм
как под водой плотвы.
Берег достигнув, настанет нам
время вязать плоты.
Пробовав травы и их среди
зная на вкус полынь,
помним о ней, ведь воды впереди
как позади пустынь.
февраль 2003
Страхи соленой воды
Я все переживу - и город, и страну.
Не переживу лишь океан,
моей речи грасс,
заткнет какой – нибудь саргасс
южней Бермуд.
В этом есть «сизифов труд»,
переводить бумагу
и письменно доказывать отвагу
перед ним.Но, если позволяет мми…
ммимика лица
тянуться без конца
проводам стихов
через континентальный шельф
на южное плато, то…
Под ногой Предуралья твердь
не позволяет ни умереть,
в той же степени что и
не позволяет плыть.
Невозможно забыть
то, что не видел ни разу.
Океан недоступен глазу
с места моей прописки,
с моей зарплаты недоступно виски,
такси, мюсли, но это к слову.
В океане не быть улову
у того, кто не знал ни сетей, ни снастей
и чей плот не снабжен толкачом лопастей,
тягачом парусов,
хотя бы парой трусов
на мачте.
Рыбачьте – дилетанты,
в океане упрятать таланты,
равнозначно – похоронить.
Повествования нить
обрывается за бортом.
Сладкая жизнь
Где – то в ушах звон
Лопнули светодиоды
А под ногой картон
Игрушечного парохода
Сквозь берега, да
Атлантики из лимонада
Я проплываю года
С глазами из мармелада
Рядом дельфины тают
Из сливы и карамели
Вместе мы огибаем
Россыпи сахарной мели
Из под сиропа торчат
Айсберги рафинада
Сдобные чайки кричат
Просят еще шоколада
Что – то хотел сказать
А вместо слов марципан
Вызвал на море шторм
Кондитерский ураган
Мощной волной размочив
Предательский картон
Сладкую смыв жизнь
И оборвав сон.
Семигранник
Зарыт он в степи
На больших расстояниях
От всех городов
Чудо мой семигранник
Те грани - границы
Из сотканных снов
Полета совы и воплей котов
Те грани - ростки
Моего подсознанья
Нездешние мысли
Немые желанья
В нем я отражаюсь
Без модных одежд
Причесок, парфюма
И тщетных надежд
К нему я бреду
Сквозь года и старанья
В расчете найти
Этот свой семигранник
И пусть к нему путь
Мной надежно забыт
Я радуюсь
Все же, он где – то зарыт.
Скульптор
В пальцах вязкая мастика
Превратилась в виноград
Непохож он был на мистика
Но из замазки – целый сад
Листья белые и странные
Пахнут запахом строительства
Отмывал он руки грязные
Тер об мыло их мучительно
Бедный, старый, был непризнанным
И работал в ЖКО
Ветер лысину облизывал
А он замазывал окно
Северная окружная дорога
Здесь по ночам кричали чайки,
но темень звук не доносила
до жителей стянувших майки
и павших спать в отсутствие светила.
Умолкнув птицы шли навстречу
помойкам в поисках еды,
но новый день уже готовил встречу
им с рыбами под массами воды.
Тут рядом высилась больница
и взвыв сиреной для острастки
туда свозили тех, чьи лица
от боли превратились в маски.
Еще была тюрьма, но содержимых
не мог заметить обыватель
подозревая лишь наличие режима
внутри и двухэтажные кровати.
Я полагаю, был в местах тех счастлив.
И мне достаточно, мне большего не надо.
Желудку поддается только часть слив
оставив кости за щекой для сада.
июль 2002
Ревность
Заявление о наличии соперницы (соперника)
Независимо от диспозиции
Превратит лицо в Коперника
Замученного инквизицией
Здесь одно лекарство – ложь
Три раза в день по чайной ложке
Ты сам (сама) кому нибудь даешь
Целуешь ножки
Ноги, ножищи, ножовки
Рвущие зарубки на спинах и плечах
Провода трансформаторной будки
Где ты в сердцах
Повысишь напряжение
До инфаркта, если угодно, миокарда
И вырубишь квартирный счетчик
Обрадуется ответственный квартиросъемщик
Напьется и помрет
«Любовь здесь больше не живет»
Так хрипло пел динамик
И ты во избежанье паник
Чтоб он (она, они, оно) не подавилось
Жуя селедку (пряник)
Запивая все вареньем
Объявишь штормовое предупреждение
Взрыхлишь для разговоров почву
Пока качают почки
Твою мочу
Ты будешь убеждать:
-Да, я люблю
но видно что-то не хватало
котенка, может быть коалы,
бультерьера,
джакузи, пола с подогревом.
Прости – не уходи.
Ты будешь унижаться:
-Возможно размножаться
вплоть даже до ребенка
в резиновых пеленках.
Ты будешь отступать
В надежде что кровать
Поможет разрешить
С кем жить и жить
И жить, и жить…
Но ревность в роли палача
Сожрет ее (его) или тебя.
Прошлый век
Странно думать что родился
в прошлом веке.
Пил, курил и матерился,
мочился в реки.
Короче многое принадлежит
другой эпохе
Багажник опыта нажит
почти по крохе.
Перелетая за моря
менял державы
конечно делал что-то зря
и гвоздик ржавый
Хотел бы видеть меня распятым,
в кисель и тесто
мозги мешая, но только рядом,
а не заместо.
О чем потомкам вещать
не знаю
Ну не ложится на кровать
с боков и краю.
Так за неявкой волчка и волка
там можно вдруг
упасть на нож или иголку,
хоть на утюг.
Как видно из рассуждений этих,
недалек. Пока
что исключает третъих
моя строка.
Да и вторых там тоже нету
вот в чем прикол
Я неизвестен по белу свету
писав лишь в стол.
Но правда эта не способна
задеть меня.
Что узнику на месте лобном
да до вранья?
Да и вообще наверно дела
ни до чего нет
когда в прорехи тела
льет черный свет.
Сменяя жизнь путем распада
на небытье
И вероятнее и хуже ада
забыть ее.
28-03-2002.
По прогнозам погоды
Снег подчиняет уже южные широты,
Сдвигая жару ближе к экватору.
Где-то, затравленный дизелем до рвоты,
ковыряется в ребрах здания экскаватор.
Где-то, снег засыпает прах пепелищ,
пожарник в развалины жизнь обронил.
Но где-то, прайд голодных до зрелищ
немецких туристов пересекает Нил.
Январь 2002
Письмо
Т. Х.
Письмо от тебя получив, друган,
знаю, в какой ты попал капкан.
С полки достань и скорей раскрой
карты и атлас, журнал “Playboy” .
Правой рукою зажав, спускай
жидкую скуку в залив Бискай.
Вниз погляди, там левее я
тоже журчащий о тополях,
о тех местах, из берез где, сок,
смыть не способен со рта песок.
Я что скажу, и прерву наш бал,
пусть освистают и мой банал,
а может южнее раскроют рты:
точно зима, там, где сейчас ты.
В ней усомниться еще бы мог,
если б из шерсти не грел носок.
Если б не кашлял, да кабы не мерз,
нос на губу не ронял бы слез
в простонаречьи своих соплей,
для аппликаций салфеток клей.
Где сейчас я, неба не видать,
мебель скрипит и моя кровать
тело вместив, не вмещает снов,
градус считая за счет углов.
Там сейчас я, остальных где нет.
Спрячь эту мысль как большой секрет:
Если один не там, где другой,
точно его не схватить рукой.
Вот еще мысль, запихни ее в шкаф.
Видишь, как моль обгрызает шарф.
Мысль эта пахнет как нафталин:
Каждый уйдет навсегда один.
Я не хочу никого пугать.
Можно от страха меня послать,
бумагу по делу употребив,
руки умыв и дернув смыв;
от раздражения нагрубить.
Видел не раз я как рвется нить.
Видел я день, как и видел ночь.
Видел звезду, что слетала прочь.
Соответственно видел весь небосклон,
черным черневшим, пустому в тон.
Там и отмерены нам срока,
там исчезает моя строка.
Там на планеты звезда воззря,
вечность способна светить за зря.
январь 2003
Первым
Разрезана бумага
Наточен карандаш
За рифму из полслова
Полжизни ты отдашь
И, в общем то неважен
Конечный результат
Ты рифме из полслова
Полжизни будешь рад
Какими будут люди
Какими станем мы
Разорванные груди
Поникшие цветы
Обрезанные нервы
Седая голова
Хотел, всегда быть первым
А вышло как всегда
Открытка
Те широты,
откуда я родом
отличали двойные рамы
панорамы
окна, и с него задувало.
Одеяла и покрывала
не могли нам помочь
мы в ночь
снаряжались: носки и шапки
зимний день как всегда – краткий.
Помню, я мастерил пельмени,
сыпал перец и клал записки
внутрь, но вдруг колени
заболели, и жизнь провисла.
Сто уколов и запах хлорки
от постелей, гуденье кварца
заполняло собой переборки
погружающегося пространства.
Помню наш телевизор «славутич»
черно-белый на деревянных ножках
две программы, чтоб слух измучить
игрой на деревянных ложках,
возбудиться от балерины.
Растворить в тусклом чае сахар.
Засыпать, не познав перины.
Болеть тем, что не лечит знахарь.
Эти строки скорей попытка
прошлого с перевесом,
написать о себе открытку,
но без имени, даты, места.
Ибо там, где чернеет время
не найти адресов, там кометы
распылив ледяное семя
признают только скорость света.
Остров
Весь мир расчерчен параллелями
Как глобус, карта Госиздата
Я соглашусь скорее
С влияньем компромата на политической арене
Чем с их естественным происхожденьем
Перпендикуляр меридиана
Не виден ни с какой орбиты
Суперглазами астронавта
Жующего бисквиты
Да я и сам всегда был остронавтом
Островитянином конечно же корректней
Но никогда не признавал конкретной
Дележки мира на границы и замки
Цепочки пограничного кордона
Телевизоров глазки
И гипсокартона
Как модного стройматериала
Мне было мало
Только того, что вокруг, я стремился внутрь
Отсюда остров
Для некоторых я утварь
А некоторые для меня апостроф
Назойливый символ, как запятая
Если некоторых двое
То двоеточие, или кривая
Касательно круга моих полномочий
Мы не понимаем друг друга
Отсюда мое отчуждение
Верней равнодушие
К делению глобуса на страны и материки
Я маленький остров
А вы все на мне моряки
Глодающие остов
Нефтяной баржи
Грызущие кожаные ремни.
Осенний призыв
Осень вновь на листве горит
и в лесу объявляет перепись.
Словно в краску вгоняет стыд,
а прическу в перекись,
от желанья скорей изменить свой вид.
На осинах дрожит листва,
силуэт чей, неузнаваем.
Река льется из- под моста
и струится домой по сваям
дождь, не помнящий с ней родства.
Даже в плоть приоткрытых губ,
осень может вдохнуть простуду.
И ноктюрн водосточных труб
в силах точно играть повсюду,
влагу туч превращая в звук.
В осень дачники жгут ботву,
легкий дым расширяет ноздри.
В пять минут одолев версту,
подчиненный призыву, обреет воздух
роту лип на пустом плацу.
Осень это всегда урожай
сорняков, корнеплодов, мыслей,
чьи побеги стрижет лишай,
как уже говорилось, кислей
клюквы нет, все равно глотай.
И в ноябрь, в этот серый мир,
словно айсберг вплывет декабрь;
вызвав вместо бренчанья лир,
громкий треск переборок, дабы
приглушить жизни свист из дыр.
Так и быть, так и мы умрем,
и воскреснув, имя свое забудем.
Пусть же лед закует водоем,
на распутье сезонов, позволив людям
время года свести к четырем.
Погибающая и вновь
воскресающая природа!
Что струиться заставит кровь
горячей, чем прогноз погоды,
что верней кверху вздернет бровь?
В наших тусклых широтах, ночь
наступает всегда не сразу.
Солнце тень, тень ли свет гонит прочь.
Только карта способна глазу
парадокс разрешить, помочь.
И в закат, чьи глаза красны
плывут спутники, лайки и космонавты;
так надев пояса часы,
арестантом с востока толкают завтра,
далеко за предел страны.
октябрь 2003
Октябрь
...так рождается бред;
так шуршит бумага
составная газет;
так простая влага
поглощаема ртом,
идет в пот и слезы;
так седой астроном
ненавидит звезды;
так могучий магнит
лепит твердь к подошвам;
так пастух материт
равнодушно лошадь;
так пойдя на дрова,
полыхает Жанна;
так весною трава
поедаема жадно.
Колокольня церкви
звенит в ухо к Богу.
Шарик вз(в/м)ыл на цепи,
Миша слег в берлогу.
Безобразный лосось,
одолев пороги,
распадается врозь
на икру и молоки...
...нить, истощая пряжу,
тем себя обрекает,
и стынут пляжи,
на которых не загорают.
Смеясь наверху Всевышний,
дождем заливает с высот,
океан разместивший
всю соль из его острот.
2002
Ожидание
Растворимые монеты
Непонятные сюжеты
Нервы стройные раздеты
И стихи еще не спеты
Ожидание опустилось
Темным будущим маня
Я не знаю, что же будет
В пол седьмого ноября
Я считаю дни как счеты
Калькуляторной строкой
Как вокзал я жду чего – то
Я, наверное живой
От меня еще зависит
Чья – то будущая жизнь
На носу слеза повиснет
Обратившись в злую пыль
Расстегнув на шее ворот
И собрав мозги в гармонь
Мыслей собранную свору
Выплюну, сморкну в ладонь
Раскидаю по Вселенной
Все созвездия сотру
И заместо солнца встанет
Разум светлый поутру
Ночь
…Ночь – аквариум для сновидений.
Виктор Гюго «Труженики моря»
Среди ночи звуки шатки
Обостренно чуть слышны
В уши хлопковую вату
Вдруг заталкиваешь ты
Открываешь свои веки
То и дело, все равно
Что внутри глаз, что снаружи
Одиноко и темно
Непонятный звук – прохожий
Среди снов к тебе спешит
Вот он, чувствуешь ты кожей
Что он, спрашиваешь ты
Ночь не добра, ночь не смела
Ночь ни страшна, ни плоха
В черное как омут тело
Погрузилась в ночь страна
Ночь удел для одиночек
Для неспящих дикарей
Ночь нужна для жизни тварей
Непохожих на людей
Им чужды наши заботы
Наши хлопоты, дела
Не для нашего сознанья
Ночь их ночью родила
И летают они тихо
Черным, шелестя крылом
Пропадая лишь под утро
В ослепительный разлом.
Новогодний тост
В Новый Год при плюсовой температуре,
откопав патриотизм даже в своей натуре,
я желаю туда, где сейчас застолье
и острогов торчат из сугробов колья.
Сметайте же на пол, а не в рот крошки.
Пусть в вашем супе не тонет ложка.
Пусть ваша завязь начнет плодиться,
и тех мест, где пришлось родиться,
пусть вам не клясть плохими словами,
даром во всем виноваты сами.
Пусть вашим стадам не увидеть волка.
Пусть нитку вашу сама иголка
ушком в себя благодарно вбирает.
Пусть правят те, кого выбирают.
Живите вместе и если храбры, не бойтесь
когда к вам Старушка заглянет в гости,
и на кого – то поднимет костлявый палец.
Помните тех, кого вы недосчитались.
Славьте зиму и сами славьтесь!
Пусть пьяный Дед вам приносит сласти.
Когда же метель вам покажет зубы,
дай вам Бог избежать простуды.
Вдыхайте грудью и выдыхайте паром.
Пусть вам ничего не дается даром,
дабы смогли вы ценить потери
(неизбежные, по меньшей мере).
Даже не знаю, как тост закончить.
Вода, как известно и камень точит,
не сочтите также, что слишком сухо,
пейте шампань и внимайте ухом.
26 дек. 2002 .
Надоело
Немного надоело все. Надоели;
усталость в теле
проводящем в кровати пол суток
жизни, комната уходящая в потолок.
Надоела работа с прилипшей второй
половиной, кресло
застывшее на постой
не уступает места.
Надоел просто порядок вещей,
устройство мира,
жизнь, если в ней
на вас и хватило
суши, то скоро не хватит
(спасибо раскосым).
Надоели кровати,
подносы с доносом,
скатерти – перебранки,
ножи и вилки.
Надоели бутылки
системы «налей – выпей»,
вопли детей
наперед отцовства.
Сказать надоело многое, просто
не сказать ничего совсем.
«Рано начал брюзжать от проблем»
скажет строго на это некто.
Возражу, что не слишком рано,
но в ответ кроме шума проспекта
ничего не натянет мембрану.
Набросок
Вверх бруствера был взят,
край окопа размыт,
город жутких блокад
раскопал следопыт.
Где нахимовцы пьют,
несмотря на устав,
где ногами не бьют,
только сильно устав.
В облака воткнут шпиль.
В рот подъезда немой
забивается пыль,
сколько окна ни мой.
Позвоночник трещит,
а суставы скрипят.
Меч вонзается в щит,
как трамвай в октябрят.
Неморгающий глаз
и масонский секрет,
отскоблит верхолаз
из-под окиси лет.
Словно пьяный, собор
раздвигает меха,
из застывших колонн,
простоявших века.
Так рождается звук,
а точней ветра свист,
только камень вокруг
защищает от брызг.
Сдвинь подошву, и снег
твои скроет следы,
шаг срывает на бег
вмиг, боязнь пустоты.
Волна скулы гранит,
город стерт до черты.
Чем зернистей гранит,
тем грубее черты.
октябрь 2003
Наблюдения
Боли не скажешь «нет»
Заглушив ее радиолой
Передающей концерт
Певца с дрожащей альвеолой.
Что - то дрянное врачи напророчили
Мозг в эту новость как будто не верит
Но уже генерирует одиночество
Как необходимую среду для смерти.
Мне бы водки глоток и тела кусок
Шепчет душа, проходя потолок
Этаж за квартирой
Двенадцать семей
Вырывается в ночь чье тело темней
Разбитого фонаря
Жил как жил, и умер не зря.
Не бывает напрасных смертей
Это душам усопших видней.
Ну а ночь это тень от Солнца
Проворот Земли почти на месте
И вот – новый день, за ним ночь
Снова слипнутся вместе.
Календарь задыхается расхлебать
Компот, винегрет
Прожитых дней, месяцев, лет.
Здание знает кто не жилец
По бурчанью канализаций
Примет анализы, выдаст рецепт
Нотариально заверит отказ от акций.
На выходные все в садах
тысячи квартир пусты
Тысячи «тик-так» в секунду издают часы
в тех квартирах
на стенах подобие изо. искусств
все унитазы смыты
обычно шумные будильники – без чувств
параличом разбиты.
Часов тиканье
Способно усыпить
Но и способно довести до тика
Часы возможно возлюбить
Любуясь их наручностью
Также возможно ненавидеть
Часы – наручники
Неизбежного полночи пика.
Время тратится на телевизор, как информатор
На радио, как стимулятор
Неразвитого слуха
Порядком трачу время
На переводку духа
И часов
В изгибах часовых поясов.
Нужно время адаптироваться,
Мутировать, ассимилироваться
В дрожание чуждой культуры
Натянутой на арматурах
Ребристых небоскребов
Страшновато, но надо попробовать.
Смотришь вокруг и понимаешь
Дома и деревья с друг другом знакомы
Земля это остывший шарик
С оболочкой из чернозема.
Поручень сальный в метро обнимаешь
Рядом дружок Максим или Рома
Земля это застывший «шарик»
Ногу задравший на углу дома.
Сочиняется лучше всего в туалете,
косишься и в зеркале отражается йети,
но скорее
это сантехник заснувший под батареей.
Здесь давит пространство,
здесь его почти нету,
куб и утварь нужны туалету,
как минимум ванна и унитаз
и картинка напротив, массировать глаз.
Звоном волшебным город объят
Ночь поглощает звуки как вата
То яйца звенят
Яйца Коня Салавата.
Он с постамента ночью сошел
Щиплет бордюры, грустит по асфальту
Смотрит на небо, там спутник – шпион
Чертит орбиту над Мальтой.
Американцы полны подозрений
Чем – то не нравится маленький остров
Находят причину для наблюдений
Пляж полон купающихся крестоносцев.
На вопрос завитка
Твоего пупка
Я вынужден ответить «да».
.
Настоящее имя
Собственное имя
Слаще сахарина
Своровало ветром
Замело в пустыне
Я ищу напрасно
Как теленок вымя
Потерялось в вечность
Собственное имя
Может мое имя
На доске забора
Может быть на небе
Не найду я вора
Мне не нужно имя
Из буквы алфавита
Из сплетений звуков
Я держусь сердито
Дайте мне горящее
Имя настоящее.
Модно
Не стремиться быть модным
Принцип хорош, старикам и очкарикам нудным
Молодежи прописан природой закон
Модной быть и немного беспутной
Хорошо в вспышках лазеров там
Где бушует своя же толпа
Децибелы, ди-джеи, гитары, бедлам
Звон будильника, утром тоска
Модным быть это модно
И даже «прикольно»
Это модное слово, модно прямо сейчас
Лишь бы не было так мучительно больно
За немодно проведенный час
Модно пить и курить, и слегка материться
Модно слушать хип-хоп и в противовес рок
Модно даже не стричься и налысо бриться
Принося себя моде в залог
Быть собой – это модно, а если не можешь
Будешь кем то другим, это тоже сойдет
Было модно когда то, заклепки и кожа
А сейчас вызывает хохот до слез
Мода требует денег и требует славы
Слава требует шмотки, журнал теребя
Зарождается новая мода в подвалах
Моду старую сдвинув с руля
Анекдот про «сруля» тоже был помню в моде
Когда детский заканчивал сад
В дорогом казино, ковыряясь в колоде
Модно в случае проигрыша использовать мат
Кто на моду забил, пусть не думает умный
Что мир моды оставил, и в принципе чист
Кто забил, тот и моден, ведь в мире безумном
Модно даже ничто, даже с кляксами лист.
Миру мир
Миру мир
да и нам спокойной.
Мрак квартир
озаряем койкой.
Скрип пружин
или вонь матраса,
миражи –
те же сны зараза.
Замереть,
зажав пульс старухе.
Умереть,
ковыряясь в ухе.
Блиндажи,
где прикажут вольно,
ты скажи,
если будет больно.
В звон границ
впаян лязг засовов,
грянем ниц
молясь на подковы.
Желатин
растворяя в воду,
господин
лед скует природу
в рафинад,
и придет белея
снегопад,
тем, кто уцелеет.
Время в жесть
годы закатает.
Склероз –месть
тем, кто много знает.
В тех местах,
где галдит кукушка,
тлеет прах
в корнях и верхушках.
Где трава
пропиталась дрожью,
татарва
вязла в бездорожье.
Бил сапог
днище табурета,
жизнь –лубок
водки и кастета.
Звезд накал
красных потухая,
воспалял
взор у вертухая.
Взгляд назад,
что узрел кентавр?
Свой же зад,
песок, море, мрамор,
лесостепи -
все без госграницы.
Ящер в степень
возведенный птицей.
Свет во мхах
озарил оленей,
на размах
в море гонит тени,
там треска
ищущая корму.
О тоска
текста по былому!
Письмена
как следы от зайцев.
Времена
опечаток пальцев.
Озверев,
час сожрет минуты.
Нараспев
в слова лягут буквы.
И вписав
черным их на белом,
мозг устав,
в сон откинет тело.
август 2003
Мимо
Мимо лавок идей,
мимо тира (где точно мимо).
Мимо просто людей,
к себе на квартиру
добрести. И раскрыв свою пасть
от удара, но не дав сдачи,
в гардеробе упасть
и не встать с карачек.
Метель
Людоедка метель
Пожирает людей
И время остановит бег
Если спрессует снег
Летящий в лицо твое, чужое, наше
Пугает всплеск стихий в забитой снегом чаше
Города и прилегающих блюд
Неприятно когда в лицо снегом плюют
Когда ветром за шиворот рвет
Поворот
Событий непредсказуем
Инициативный в метель наказуем
Замучен и обморожен
Морально почти уничтожен
Пусть даже согрет
теплом батарей и батареей ребер жены
Сквозь метель виден черный свет
Пугающий до тошноты
Своим постоянством
Здесь не поможет обычное пьянство
И не спасет героин
Человек и метель - один на один.
Мебель
По храпу в доме
мебель определяет своих,
и кроме
шороха крыс, насекомых, кроме них
отсутствующего постояльца.
Мебель готова на пальцах
компенсировать немоту перед вечностью,
но не хватает конечностей.
Софа хранит мягкость зада,
стул – жесткость таза.
Полировке мебель рада,
как и отражению глаза
хозяина в витраже стенки.
Столешница тупо разглядывает
с изнанки округлость коленки.
Мебель в клети панелей
смущают термины - модерн, ампир
названия - дуб, сосны, ели,
как детей к примеру пугает – вампир.
Ей привычней -велюр, ДСП, шпон,
«опять не дали зарплату»,
сыр «орбита», сок «чемпион»,
килограмм свинца утекающий в вату
из мозгов второгодника на кухне.
И мебель рухнет,
но не раньше, чем он
покинет утробу квартиры вон.
Лондон
Как уже говорилось, город Лондон прекрасен,
дождю не смыть завитков архитектуры.
Но небо оказалось чисто, и день был ясен,
художник ветвь всухую срисовал с натуры.
Здесь было все, даже отсутствие перспективы
прожить поданным королевы, впрочем,
человеку, допивающему чужие апперетивы,
все равно, где растягивать позвоночник;
на набережной или клумбе у Бакингема.
Можно жизнь как тире, провести вне смысла,
наплевав на маршрут, план метро и схемы
предпочтя миллионам другие числа.
Тем не менее, Темза была мутна и содержала в водах
брюхо лайнера, намек на океанические глубины,
животы катеров, ребра яхт, шелуху из лодок,
а над ними мосты, изогнув для проезда спины.
Город было не за что упрекнуть кроме как за
парнокопытных туристов и дороговизну,
но зрачок голодает и дабы накормить глаза
всем приходиться иногда покидать отчизну.
Здесь было позволительно отсчитывать от себя
время «до» и мелочь, даром под боком Гринвич.
Словно «Катти Сарк» в сухом доке не достать якоря
время «после» и путника тут охватывал паралич
от музеев, и уже в самолете спустив ремень,
он глотал напитки, благодаря стюардессу,
озирая предместья устало, почти кремень,
истираясь способный ценить ворох искр по весу.
И с тоской об ужине, он вгрызался в тучи, туда,
где его, после его же смерти наверняка не будет,
потому как облако, это всего лишь вода,
составная пейзажа Лондона, как земля и люди.
Любовь к городу, как письмо без обратного
адреса, уходит не рассчитывая на взаимность,
поднимаясь скорее вверх, где излишек ватного
одеяла сгущается в тучи, создавая интимность,
а не низкую облачность над островами и городом,
как бы всем скопом не утверждали синоптики.
Ее (слава Богу) тут не чиркают серпами и молотом,
только то, что под ней пало жертвой буклетов и оптики.
Аппендикс:
Далее о стране, не вместившейся в стих:
там десантник ломает голову на кирпичом;
там мужик часто бит, но ничему не обучен;
там река переставшая быть ручьем
заливает весной тех, кто дик и притих
и тех, кто уже приручен.
Там уже не спастись, пусть хоть сам Мазай
разозлившись, отреплет тебя за уши.
Сэкономив на всем, попадешь в недочет,
получив на завтрак, то, что съел на ужин.
Там озимых сугробов неслыханный урожай
маем в Каспий стечет.
Сидючи там, в ожидании денег и визы
представляешь себе мир снаружи
и если же он и превосходит ожидание,
то скорее в Лондоне без зимы и стужи,
где река, извиваясь, морю бросает вызов,
как необъятному расстояние.
июнь 2002
Кубрик.
Вечерами, вдыхая облако,
не донесшее снег до полюса,
город тихо шуршит обломками,
зарастая травой до пояса.
Зрачки борются с перспективою
панировки обрюзгшей курицы.
Гарнир может сойти за красивое,
заставляя при этом жмуриться.
Вода сильно рискует вспениться
на щеке под мазками кисточки.
Таз стирать отчего – то ленится,
заполняясь от нижней рисочки.
Влага мягко стекает в формы,
холодильник морозит в кубик,
в трубах стынет фреон, но мы
видим так, как снимал Кубрик.
Темнота это точно то, что,
породив нас собой поглотит.
Пустоту на себя можно
примерять при любой моде.
июль 2002
Космический пес
В окружении астероидов
В обрывках земных грез
Он чьи –то лакает сны
Сучий сын - космический пес.
Потомок земных собак
В результате эксперимента
Окутанных летающими
В невесомости экскрементами
Дитя Белки и Стрелки
(Кто не знает, Белка был кобель)
Космический пес украшает брелки
И космос его колыбель
Плод, несомненно, прогресса
Зачатый вне полей степных
И гравитационных, леса
Где мог бы дичь ловить
Он дикий по нашему мнению
Рюмин его кормил
Во избежание недоразумений
Отбросами станции «Мир»
Недавно американцы видели
Собственными глазами
Как пес – хулиган наклал
На их телескоп «Хаббл».
Псу дали имя – как явлению
Все тот же Рюмин ему кричал
В иллюминатор, а пес молчал
Вздыхал и облизывал локатор.
«Космос безбрежен, мы ему не нужны»
Рассуждал космонавт, разувая носки
Космический же пес, виляньями хвоста
Пыль звездную разнес, подъев все облака
Нарушая закон каждой твари по паре
Он всегда одинок и глядит в темноту
От орбиты Земли, оттолкнувшись скачками
Пес игриво кусает Луну.
И сколько лет живут собаки
Таков ему срок жизни дан
Все нации приспустят флаги
Когда он приводнится в океан.
Клевер
Коричневея в суше, реки
очиститься стремились вдаль,
и скорчившись от света веки,
глотали внутрь глазной миндаль.
Эмблемы украшал здесь клевер,
корабли двигал мирный атом.
Мы жили с окнами на север,
рыдающими конденсатом.
Нас небо зажимало в сэндвич,
тела раскатывая по газону,
но с кучевых руна не выстричь
ни ножницами, ни Язону.
Трогай родная!
Так мокнут мозоли у аргонавта,
так взгляд достигает края
Земли в шлеме у космонавта,
так комбикорм всухомятку,
возжелав травы,
неподвластной пяткам
викингов и татарвы.
сентябрь 2002
Искренность
Просто и понятно вдруг
Ветер мне насвистывал
Небольшими пятнами
Проступала истина
Фальшь я с нетерпением
Отторгнул в извне
Искренне был Ваш
И искренность во мне
В синей дали высилась
Прикрыта разговорами
Искренность как изморозь
Искренность как горы
Из центра города.
Приезжие здесь умещаются в треть
фанатов болеющих в кубке.
Не только асфальту бывает узреть
белье поправляющих юбки.
Смотреть и не трогать, а это горчит,
но как подтверждение дара,
теперь у О*Коннела что-то торчит,
иглой из ширинки бульвара.
Ночами, здесь тихо гудит пивзавод,
исправно пыхтя и снабжая,
запахом пива тех, кто не пьет
и что-то соображает.
Сырость ландшафта топча каблуком,
мозоля витринки глазами,
не зная уверенно то, что потом
возьми эти строки на память.
Не как документ от эпохи, но как
образчик породы и слова,
курсор оставляющий след или знак
взамен неизбежно пустого.
И если двадцатый нас сводит на текст,
к чему нас сведет двадцать первый?
И больше ли шансов у тех на успех
кто поступь чеканит шеренгой?
В пространстве сияет дыра, и туда
слетаются слеп или зрячий.
Там с треском за миг исчезает вода,
не тикает циркуль ходячий.
То место враждебно для всякой среды.
Там можно закончить, лишь снова начав.
И нет там стопы, чтоб оставить следы.
Там гул утихает, еще не звучав.
февраль 2003
Из дембельского альбома.
Жизнь замирает.
В доме всегда пожрать
есть, тогда покидает
муза того, кого рать
в строй не берет,
даже выдан билет
и корка не врет;
болен столько – то лет.
Было мне наплевать
чем гордилась раса,
буду век прозябать
в рядовых запаса.
Возлюбить я посмел,
как сапер лопатку,
междустрочный мел,
промежуток сладкий
между словом и делом.
Даже меня бумага
как ни странно стерпела
орден ей «за отвагу».
Отдавая приказ,
лейтенанты неба
зрят своих среди масс,
мест где был и не был.
И горит в блиндажах
нить вольфрама в лампах,
чтоб увидеть в словах,
что не видно в картах.
Если завтра блиц криг,
да и пуля взаправду дура
среди множества книг
вас найдет, и «ура»
коченея в ушах,
попрощает с миром,
пусть ни Бог, ни Аллах
не сочтут дезертиром.
май 2002
Детство
Детство нахлынет
Как молоко в губы
Яблоки, сливы
Молочные зубы
Бабушка добрая
Дедушка строгий
Солнце, игрушки
Грязные ноги
Море, друзья
Детский сад
В школе елка
Ручка, тетрадь
Потрогал девчонку
Скверный характер
Врезали в ухо
Улица, дождик
Дома так сухо…
…Вырос, женился
Курил, пил, скончался
В общем то, все
А хорошо начинался
Декабрь
К.А.
Белобрысые дни охраняли тебя от угона.
На катках застывала прилюдно печаль,
да кричала простужено просто ворона,
просто сыр уносился авоськой в дымящую даль.
Нам уже не вернуться, нет народного средства,
от похмелья безвременья пухнут мозги.
Оглянувшись, заметишь мутацию детства в соседство,
а вперед бесполезно смотреть, там не видно ни зги.
В нас мартены калорий, энергия сплющенной пули,
в нас все то, что обычно мы терпим в других.
На жужжание мух, в апогей их, в июле
мы ответим молчаньем десантов седых.
«Просто снег» - ты заметишь.
И холод для нас как награда,
позволяет скопить коэффициенты тепла.
Замечая сугробы на месте ограды,
птицы часто не видят стекла.
Здесь и есть точка Z, завершение ломанных линий,
эпилог без финала, финал без конца
под названием - жизнь. И зима как хирург в карантине,
помолившись на полюс, вскрывает сердца.
Грибы
Грибы. Усилием волевым
сжимай их в руках,
надавливай по болевым,
грибы обратятся в прах.
Сделай же что - нибудь. Омлет.
Свари из них суп.
Проживи еще н-цать лет.
Грибы тоже тебя сожрут.
Смотри в оба и под ноги.
На ногах грибника
грибки – сквозь пота родники
растут. Не витай в облаках.
Грибы добыча медлительных
фигур со скоростью пешки.
Не бойся, без предварительной
жуй сыроежки.
Жизнь, сверкая лопатами,
многих отправит на слом.
Своди счеты с опятами
множественным числом.
Тебя размножают споры.
Км. в целом меньше мили.
Глотай целиком мухоморы,
как лоси индейцев учили.
Повар в грибе пеленгует
место, где червь вырыл сапу,
вместе они образуют
кухонное гестапо.
Вытащи гриб с ухмылкою,
он так аппетитен на вид,
воткни в него нож или вилку,
он точно заговорит:
«Мне не сдержать грусти
и моему соло
вторят, хрустят грузди
взмокшие от рассола.
Был насильно зажарен
и в рот вам смотрю обреченно.
Запахом с кухонь до спален
в такт мне кипят шампиньоны.
Слава моей грибнице.
Слава тефлоновой сковородке,
суть нашей братской гробнице.
Славься слюна на подбородке.
Рот - это наш космос.
Видим туннель - гибнем
в мышцах брюшных торса.
День не назвать рыбным».
ноябрь 2002
Городу
Весна гудит в ушах
и раздевает город на глазах
от скопища сугробов.
Заметно что немолод,
скорей неопределенно стар и странен,
мой город (бывший мой) индустриален,
так же как провинциален.
Я чувствую провал разлук
без потных рук, переживаний, мук,
без снов и стонов о потере места,
без кокетства, о том что мы
когда - нибудь любили друг друга.
Ни ты, ни я не обзывались «другом»,
мы были обоюдно достаточно строги,
мы все же не враги.
Ты для меня скорее интернат…
Нет, я слишком уж жесток,
ты для меня песок
в песочнице из детства,
ты стайка родственников,
свадьбы и невеста,
блуждающая в сбившейся фате,
и я как семя вызревающий в тебе.
Я обещаю, буду навещать
твою кровать Проспекта,
я буду «славить» твой Бульвар,
и если не найду я места
для остановки и промывки потных пор,
клянусь, я выберу Гостиный Двор.
Я вырос из тебя, мое лицо,
торчит с обрыва,
глядя на разливы
реки.
Размах моей ноги,
пугает горожан и каторжан
в Шакше.
Мне тесно, город для меня капкан,
я из другого теста,
прости что я отныне не такой как ты.
Ведь быть провинциальным
отдельное искусство,
включающее чувство
неловкости при светских разговорах,
его утратил я.
За это мне сурово не грози расплатой,
я не получал зарплаты
лет пять, как и работы года три,
и от обиды фонари не три.
Ты как явление географичен,
а я порнографичен
как проявление людской породы.
И если наложить на нас влияние природы
сезонностью то снега, то дождей,
ни ты, ни я не красивей,
чем мы на самом деле есть.
Мне остается сесть
в вагон с прескверным туалетом,
и город как Наполеон
скрестит шлагбаумы на груди за мной,
в преддверии лета.
Апрель 2001
Два цвета
Столкнулись цвета
Черный и белый
Каждый был горд
Тем, что в мире один
Белый был чистый
По львиному смелый
Черный был модный
И флегматично сердит
Схлестнулись в борьбе
И волной оголтелой
Сминая друг друга
Вокруг растеклись
Что же осталось
Один только серый
В серый как пыль
Окунаем мы кисть
Глядя в трюмо
Глядя в трюмо, видно - мир повторим,
то есть, неотличим на глаз.
За руки взявшись, мы повторим
то, что случалось не раз до нас.
Я посажу в тебя семена,
чтоб, уподобившись земле,
чресла раздвинув, ты взять смогла
то, что ценнее всего во мне.
Стану я пуст, как засохший куст.
Буду словами на мир шуршать,
жизнь продлевая посредством уст,
которые можно не целовать.
Потом я умру, да и ты умрешь,
как и когда не самим решать.
Косы свистят и трепещет рожь,
перед пришедшим в снопы отжать.
Что после нас? Лишь солома, дым,
каблуком развороченная земля,
время привыкшее быть немым,
волна от ушедшего корабля.
Но как планеты рождает взрыв,
так чья –то могущественная рука
две наши нити достанет, взрыв
новую пряжу для их мотка.
06.05.2003
Возвращения мнимы
Так крылья теряет, выпадая на зимы
мумие стрекозы из пресса блокнота,
одна бесконечно звучащая нота
в ушах. В стране гололеда
не хватит Сахары, любителей меда
засыпать, пока они в спячке,
детей раздраженно пинающих мячик,
полотна полей раздираемых лыжей
и взгляд уходящий все выше и выше.
Вода в кране сдержанна как англичанин...
Вода в кране сдержанна как англичанин
Люк мусоропровода прямо во рту
Жду ледокола словно Папанин
И чувствую всю долготу
Зимних месяцев
Всю широту страны и взглядов
Что впору повеситься
Флагом российским
На ближнем суку
Мне раньше дни казались веселей
Длинней и не боялся я мороза
Сейчас осталась только проза
Квартира полная теней
Я захотел сменить страну
Но страны – это смена декораций
А я по прежнему в плену
Задержек чьих – то менструаций
Но я хандрю, пугаю сам себя
Крепчаю как карельская береза
И пусть красива моя поза
Ты – красивей, и ты пока моя
In vino veritas, но истина в тебе
Помножена на кадр момента
Я пользуюсь тобою как рантье
Не замечающий исчезновенья дивидендов.
Ваза
как сосуду, глазу
уступить ваза
не могла.
она молча
возглавляет ночью
натюрморт на катке стола.
темноту убеждая всем телом,
ваза лепит свои пределы
не нуждаясь уже в руках,
одолев свой орнамент
нанесенный мазками
в прошедших веках,
избежав антиквара,
не познавшая дара
содержать воды,
ровно пылится,
спит, и сниться
ей чтобы,
пасть и разбиться.
Август
Обыкновенный хостел,
воду открой и мойся.
Памятник в шляпе с тростью
если не нам, то Джойсу.
Сумрак реальней мрака.
Склонность лица к портрету.
Путь от речей до знака,
навыки рта к миньету.
Вздохи рождают выдох,
охи наверно ахи.
Не разбираясь в видах,
рубит топор на плахе.
Время сотрет акценты,
все, что не в цель, то мимо.
Зависимость от плаценты
будет казаться мнимой.
Яйца научат куриц.
Солнце устав потухнет.
Глаза будут жить, не жмурясь
и не боясь протухнуть.
Замерзнув, вода разобьется.
Иней украсит пальмы.
Каждый обзаведется
лыжами и коньками.
Мир сблеванет от магмы.
Мыши извергнут горы
шлака и рухнут дамбы,
не выдержавшие напора.
Жить станет еще интересней,
сомнительно, что веселее.
Стихи будут только в песнях.
Во всем обвинят евреев.
Собаки начнут испражняться,
пока хозяин не видит.
Пальцы устав бояться
в карманах покажут фиги.
Весы победят гири.
Начинка важней теста.
Аборты во всем мире
многих лишат детства.
Соя восторжествует,
манна падет прахом.
Те поминать будут всуе,
кто избежал краха.
Двое, закат, море-
позиция для обложки.
Попытки уйти от горя,
как рту не впускать ложки.
В будущем нас не будет.
Но был там живым Ленин,
покуда не помер. Людям
не избежать тени.
август 2002
Блюз мозга
Все стало понятно
Все стало на место
Размытые пятна
Сольются все вместе
Разбитые стекла
Я склею в бутылку
Холодные мысли
Бегут по затылку
Все ваши проблемы
Пойму я едва ли
Я мозг одинокий
В синеющей дали
Налью я в стаканы
Чего – ни будь выпить
Держусь я нормально
мне кризис, не кризис
Холодный мой мозг,
Как отточенной бритвой
Разрежет и склеит
Закусит и выпьет
И нет для меня
Ни тоски, ни печали
Я мозг одинокий
В синеющей дали.
No answer
Время с ума тихо сходит
Это значит пора, не верится
Но что –то происходит
На обратной стороне шара
Мерзнут негры в Чикаго
И в облаках пара
Мерзнут их белые зубы
На самом деле их зубы
Ничуть не белей моих мыслей
Но если даже мысль желтеет
В очагах червоточин кариеса
Мне не верится, а может быть, кажется
Что я вернусь, когда все уляжется
Так можно не заметить капкана
Стремясь лишь к часам из титана
И изо рта раздастся стон
Предвестник мозгового дисбаланса
And what the fuck is going on?
There is no answer.
Повторение пройденного
Впереди только долгий...
Впереди только долгий
путь домой,
а в лицо только колкий
ветер и рой,
рассерженной сухой листвы.
Полезнейшее времяпрепровождение,
пожирая в лазанье прошлого пласты,
усвоение съеденного, повторение
пройденного, повторение…
июнь – ноябрь 2001
День ото дня становлюсь все суше...
День ото дня становлюсь все суше.
Просохли лужи,
под носом шелушится, уже не размокает
когда кто –то виляет
бедрами.
Пришлось бы ведрами
выносить меня,
будь я
лет на сто моложе.
Так губка тоже
устав впитывать, высыхает,
вспоминая об океане.
Ванная отдыхает
не выдержав ее сравнения.
Высунувшись по пояс за двадцать
мне так и не решить уравнения.
Е.М.
Е.М.
Собираясь в Дублин
не забудь зубную щетку,
на прощанье завернуть к знакомой тетке,
и сказав «ну блин,
давай прощаться»
обнажить улыбкой кривые зубы.
Волка кормят не ноги, а трубы
горизонта, и руки подростка.
«Очень просто»
промолвишь «очень просто все, крайне просто»
и замолкнешь, забыв что сказать.
«Сложнее, чем целок ломать
внезапно продолжишь «не было дел,
но я сам так хотел»
и уйдешь.
«Вот даешь».
Уже вслед ответит она
отвернувшись к окну, вдруг добавит
«ну и дождь».
Это как в кинозале вслепую с грохотом сесть...
Это как в кинозале вслепую с грохотом сесть,
натыкаясь на воспоминания.
Это как прожить жизнь на треть,
так и не выполнив задания.
И если хороших оценок не ждешь,
забывая то сменную обувь, то форму,
и причиной прогула считается дождь,
бесчисленный в данной стране в эту пору.
Продолжай же учится пока,
не дойдешь до конца дневника.
По тому, как я бываю с тобой сух...
По тому, как я бываю с тобой сух,
встречаясь или прощаясь,
не суди, вычесть одно из двух
не получится, я всегда возвращаюсь.
Но увидеть тебя сейчас,
это воде приказать упасть, отжаться
упасть, упадет, но уже не встанет с пола
привычного не только коленям.
Как впрочем и мне со слюною глагола
во рту существительного, не рассмеяться,
от радости встречи, стекая по стенам.
Увидеть тебя сейчас,
все равно что включить свет
так больно смотреть, что сломаешь глаза.
Проснувшись, понять, что здесь тебя нет,
а возможно наличие только за
морями, если и меньшим числом семи,
то по площади превосходящим мир,
аллеи, клумбы, скамьи,
голубя в камне, пир
статуй, чей завтрак
на траве не вызывает изжоги,
плюс надменное завтра
вытирающее об нас свои ноги,
уже сегодня.
Поздняя осень, ноги путаются
Поздняя осень, ноги путаются
в запахе гнилых листьев.
Прояснение мозга
обласканного заморозками.
Если не знаешь, что будет после смерти
смотри, у природы все расписано,
умирание осенью, и вот зима
с ее тюлем сугробов, вроде и не жизнь,
существование в анабиозе льда.
Восстань же в темной прихожей,
где зеркала занавешены
для того, чтобы ты не подавился
собственным отражением.
Так поднимем бокалы поближе к свету,
Так поднимем бокалы поближе к свету,
за людей чьи тела, как ни странно уже в финале,
за места где вы были, но сейчас вас там нету,
лучше выпить быстрей, пока вы в начале.
Слава тем, кто мешая
Слава тем, кто мешая
остальным спать,
не ложится , а наоборот покидая
кровать,
идет на работу.
Слава тем, кому новый день
не сулит ничего нового,
они всегда хотели быть совами,
чтоб не вставать спозаранку,
но утро вставило в их зады
перья жаворонка.
Если не везет в лотерею...
Если не везет в лотерею,
и для тебя жизнь скорее
холмы, пустыни (тут я многим наверно вторю)
Шагай пока не выйдешь к морю.
Расстояние вдоха – это когда человек напротив...
Расстояние вдоха – это когда человек напротив
превращается в полотно импрессиониста,
какофонию красок,
настолько близких,
что от губ остается мазок
пахнущий маслом, но скорей бутербродным.
Такие картины часто снятся голодным,
вещим, оборванным морякам,
бреющим раковиной скулы, там
где если и есть на что посмотреть,
так только на море.
Время заставило их поседеть,
солонины горя
тоже хватало.
- «Дальше некуда, дальше вода».
буркнул юнга, обрюзгший юнец,
свесив ноги в волну у причала,
что означало конец
суши, а может ее начало.
Все женщины пластичны
Все женщины пластичны
от челки до колена,
ты можешь подойти, содрать трусы
и обнаружить пластик манекена.
Тогда траву сдернуть,
и залечь с дерном
заподлицо.
Не найти больше меда, без дегтя ложки.
Да глядит из под воды лицо,
утонувшей Эль Макферсон с обложки.
Можно снять проститутку
Можно снять проститутку, пойти в кино,
раскошелившись, заказать самый дешевый ужин.
Можно рухнуть в автобус, но даже внутри него,
не найти того , чего нет снаружи.
Когда вместо сердца фарш,
Когда вместо сердца фарш,
а вместо головы будильник
звенящий даже не военный марш,
гораздо хуже, подзатыльник
от тика ночью не спасет.
Дыханье не растопит лед,
а лишь спрессует сугроб в наст.
Американка вам не даст.
Зарплата уравняется с налогом
и Маугли утащат к Бандерлогам.
Подражание детским стихам
С чего начать стихотворенье?
Лед презирает испаренье.
Сгибаясь полукругом ночью,
чтит эмбриона позвоночник.
Земля приходу лета рада,
косится на листву ограда.
Арест как средство полумеры.
Икона – мазок с чьей-то веры.
Рев – вечный друг мотоциклиста.
Носок с дырой боится твиста.
На острове осадки с моря.
В автобусе, что ни попутчик – Боря.
Болезнь как индикатор неудачи.
Клубника летом как наличье дачи.
Песок на пляже одинаков как китайцы
и так же дружен как Мазай и зайцы.
Ирландцы очень любят пиво.
Всегда некстати жжет крапива.
Газ зажигается с хлопком.
Дверь открывается пинком.
Стих прост как репа, писан ночью,
осталось только вставить точку.
Сокольники
С распадом империй,
пространство сужается
до размеров земного шара.
С распадом догм и суеверий,
не зная что делать завтра,
время раскалывается на половинки,
дабы исторгнуть личинки
того же распада.
Если находит героя награда,
то увы, посмертно.
Так же, примерно,
выглядит теория ада пост Данте,
нет ни рублей, ни талантов,
ни товарно – сырьевых отношений.
Только мишени
в Богом забытом тире
скачут по кругу, да пахнет в сортире
парка,
тем же, чем вечно пахло.
Оглядываясь уже отсюда...
Оглядываясь уже отсюда
не вижу различий.
Все те же здесь люди, блюда
автомобили,
видно недостаточно ушел на Запад.
Вокруг километры, не мили
и запах…
Запах тот же, и лица те же,
правда скуластых встречается реже,
но то на Манеже,
а не в общагах Патриса.
Три звезды Мармариса
тут доступней, но мне их
не надо,
в переходах играют на лютнях
фуги Баха,
и прочее попурри.
Здесь в ходу икра, водка, рубли
которых хватает пока.
Что останется вышлю назад.
Не волнуйтесь, целую, пока.
Жара
Жара, разбухаю как губка,
выше уровня моря, слышимого отсюда
лишь в унитазах, раковинах, липнущей к уху трубке,
гудящей «нет, нет,» одинаково, равнодушно
короче - душно.
Разбухаю, глаз прижимается к стеклу,
внизу кафе с посетителями, негр стрижет траву.
На фоне здания в целом, окно
выглядит даже не страшно,
одиноко что ли,
но так всегда в неволе
строений, сооружений.
Солнце справившись с циклом охлаждающих упражнений,
скрежещет лучами по кирпичу,
проверяя меня, но я молчу
нагреваясь, выжимаю ось позвоночника от пятки до уха,
и снова пухну.
Москва вымирает наполовину,
эпидемия города на равнине
и вокруг деревни в рванине
изб.
Поезда стремятся лишь из
в никуда,
высунув языки,
сходят с ума
и рельс проводники,
короче – жара.
День издыхая стремится к ночи.
Ночь это жизнь, только жизнь короче.