Занялось над землею сияние утра,
И уста отворил Гильгамеш, и промолвил:
«Друг Энкиду, была твоя мать антилопой,
Твой отец был онагром, ты - степью рожденный.
Молоком тебя дикие звери вскормили,
И в степи скот лелеял на пастбищах дальних.
Пусть в лесу и в степи все тропинки, Энкиду,
По тебе день и ночь плачут не умолкая,
В огражденном Уруке старейшины плачут,
Плачет всякий, нам руку вослед простиравший.
Да оплачут тебя гор лесистых уступы,
По которым мы вместе с тобою ходили,
Да рыдает пусть пастбище, как мать родная.
Пусть прольют плачем сок кипарисы и кедры,
Средь которых мы вместе с тобой пробирались.
Плачут пусть все медведи, гиены и тигры,
Барсы, рыси и львы, козероги и туры,
Антилопы, олени и скот, тварь степная.
Да заплачут священные воды Евлея,
Где мы гордо с тобою ходили по брегу.
Да заплачет Евфрат многоводный и светлый,
Где в походе черпали мы воду для меха.
Да заплачут во всем огражденном Уруке
Все мужи по тебе, да заплачут пусть жены -
Те, что видели, как мы Быка убивали.
Да оплачет тебя и простой землепашец -
Тот, что имя твое славил в городе нашем.
Да заплачет пусть тот, кто гордился тобою,
Как гордятся деяньями древних героев.
Да заплачет и тот, кто кормил тебя хлебом,
И рабыня, что ноги твои умастила,
И тот раб, что к устам подавал твоим вина.
Да заплачет блудница, ходившая в степи
И тебя умастившая добрым елеем.
Плачет пусть о тебе в покой брачный вступивший,
Твоим добрым советом обретший супругу.
По тебе пусть и братья заплачут и сестры,
Пусть и мать и отец в самых дальних кочевьях
В скорби волосы вырвут свои над тобою.
Так, Энкиду, и я по тебе буду плакать!
Все внимайте! - мужи, словам скорби внимайте,
И внимай мне собранье старейшин Урука.
Я о друге моем - об Энкиду я плачу,
Словно плакальщица о нем горько рыдаю.
Боевой топор крепкий и мощный оплот мой,
Верный острый кинжал мой и щит мой надежный,
Плащ мой праздничный, пышный убор мой -
Это все у меня теперь отняли боги!
Брат мой младший! - онагров степных предводитель
И свирепых пантер на бескрайних просторах, -
Младший брат мой, Энкиду, - гонявший куланов
По степи и пантер укрощавший повсюду, -
Встретившись, покоряли мы горы с тобою,
И, сразившись с Быком, его вместе убили.
Что за сон овладел этой ночью тобою? -
Стало темным лицо, и меня ты не слышишь!»
Но не смог поднять голову с ложа Энкиду.
Гильгамеш его тронул, – а сердце не бьется.
Лицо другу закрыл он, как будто невесте,
И над ним, как орел, кружит неудержимо,
Точно львица, чьи львята попали в ловушку.
Ходит взад и вперед он и мечется грозно,
Словно кудель, и волосы он раздирает
И срывает одежду свою словно скверну.
Занималось над миром сияние утра.
Кличем по всей стране Гильгамеш созывает
Медников, кузнецов, камнерезов, ваятелей.
«В память, друг, о тебе сотворю я кумира.
Нет! - никто еще другу не делал такого.
Друг мой ростом и обликом явлен в нем будет:
Каменный постамент, волосы - из лазури,
Алебастровый лик, а из золота - тело.
Я поставлю его на высокое место
Пусть увидит весь мир, сколь могуч сын Урука!
Буду вечно тебе я и другом и братом,
Уложу тебя на превеликое ложе,
С ним ничто по почету сравниться не сможет -
Поселю от себя слева в месте покоя.
Лобызают пусть ноги тебе государи!
Я оплакать велю тебя людям Урука,
Но не скроет обряд скорбный горечь разлуки.
В рубище облачусь я, - на плечи накину
Шкуру льва и уйду странствовать по пустыне».