30 ЛЕТ СПУСТЯ
(Отрывок из поэмы "Кадры из фильма")
Спустя почти, что тридцать лет
По окончании физтеха
Любитель жареных котлет
Я вился вдруг ко мне. Со смехом
Сказал, что в Африку летит,
“Так… посмотреть на крокодилов,
Пока распался “монолит”
И власть пока не запретила
Другие страны посещать.”
Потом он стал меня стращать,
Как там в траве опасны змеи,
Какой там гнус, какие мухи,
Быки, болезни, львы, пигмеи…
“К тому ж упорно ходят слухи,
Что европейцев там едят”,
Что яд бумсланга – это ЯД,
Что он давно готов морально
На всё на это наплевать.
Короче… он весьма нахально
Решил меня с собой не брать.
“Вот я смотаюсь на разведку,
Так, налегке… один рюкзак.
На месяц-два, ну… на полгода,
Пока хорошая погода.
Ты подожди меня, казак,
Ведь я обманываю редко…
Потом, клянусь святому лику,
Поверь, прошу тебя, как друга -
Один лишь только раз хотябы -
Заир, Бурунди, Танганьика…
Мы бросим плот в реке Лукуга
И доплывём до Луалабы”.
Когда пошёл такой тангаж
(Я ехать всё равно не мог)
Я говорю :”Покаж багаж” -
Он покраснел, как юный бог…
- “Что твой рюкзак так мало весит?
Двенадцать килограмм иль десять?”
-“Тяжёл рюкзак… рюкзак тяжёл…
Ведь я зачем к тебе пришёл…-
Я вспомнил крышу и потом…
Весь город как бы на ладони,
А вдалеке блестела Томь…
И и у реки бродили кони…
А в рюкзаке стихи лежат,
Теперь я всё… писать я бросил.
И, если не вернусь назад,
Про них уже никто не спросит.”
Я вспомнил, как он там, на крыше,
Ложился спать, шептал, стихая,
Шептал стихи… всё тише, тише…
А утром – с новыми стихами.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
И мы с ним за своих учителей,
В их честь, подняли памятные чарки,
За годы, за любовь и за друзей,
За всё, что было трепетно и ярко.
Мы вспоминали и про вас,
Студенты, однокашники,
И сочинили “Томский Вальс”
Коимбре славной нашей.
“Помнят уроки студенческих лет
Физик и химик, актер и поэт,
Помнят рассветы над Томью-рекой,
Белые ночи с неясной тоской,
Праздник врученья диплома,
И расставанье, как с домом.
Припев:
Томск, Томск, Томск, Томск…
Здесь начинались дороги…
Томск, Томск, Томск, Томск,
Ты – Альма-Матер для многих…
Снова ты в юность меня позови,
Город надежды и первой любви,
В юность меня позови…
Мы изменились, нам все по плечу,
Я появлюсь, прибегу, прилечу…
Мы улыбнемся несмело:
- - Сколько же лет пролетело?
Аисты сына и дочь принесли,
Время пришло, и они подросли,
В Томск приезжают учиться,
Надо ж такому случиться…
Припев:
Мы по проспекту с тобою идем,
Шум тополей и знакомый подъем…
Две незабвенные мили,
Где мы когда-то бродили…
Берег высокий у тихой Томи,
Сердце мое, как и прежде, прими
С частым биением пульса –
Видишь… к тебе я вернулся…
Все же к тебе я вернулся…”
. . . . . . . . . . . . . . . .
Прошло уж более трёх лет,
Нашёл ли он свою там “нишу”?
Я не могу вам дать ответ –
Он не вернулся и не пишет.
-“Ну что ж, подумаешь…стихи…”-
Узнав о том ответит всякий –
“Здесь может быть подход двоякий.
К примеру, пусть они плохи –
Тогда у них одна дорога…
Но могут быть и хороши,
От чистой, искренней души,
Как говорят, стихи от бога,
Тогда их надо сохранить
И, может, передать потомкам…”
Но кто возьмётся оценить,
Кто обладает вкусом тонким,
Чтоб навсегда, без провокации,
Поэта схоронить до срока
Путём стандартной дегустации
И, указав исток порока,
Прижечь его “тавром горячим,
Как в кузнице степную клячу”?
В Главлите был один руссист.
Он начинал, как пародист,
И, хоть поэтом не родился,
Как цензор очень пригодился.
Один обиженный “нахал”
Ему “состряпал мадригал”
И, видно, в цель попал “нахал”,
Поскольку цензор заорал:
“Не мадригал, а эпиграмма…
Гоните в шею, в шею…хама!”
Храню я в памяти шедевры
Колючих юных мудрецов
И вот теперь, возможно первым,
Я привести её готов:
“Престранный тип сей пародист:
Свои стихи родить не мыслит,
Но сразу испускает свист,
Как только мысль чужую “свистнет”.
Так точно в цель никто не попадал…
Наш бедный цензор плакал, как ребёнок.
Он весь осунулся и даже исхудал,
И его голос стал визглив и тонок…
И он возненавидел белый свет,
И стал ему врагом любой поэт.
Но цензор – это власть, он… ставленник кремля.
О, горькая российская земля,
Тебя ли можно не любить?
В одном, в одном ты виновата,
Что здесь немыслимо прожить
Увы, без чёрта и без мата.
И вот передо мной рюкзак стихов,
А я быть цензором нисколько не готов.
Пусть будет цензором российская земля.
Земля российская…, не те,… кто у руля.
Ведь вы заметили, читатель,
Я имя друга не назвал…?
Он мой сосед, студент, приятель,
Мой друг и в чём-то идеал,
Любитель жареных котлет,
А имени-то всё же нет.
Я не могу назвать вам имя
(Оно секретное вполне)
А заменять его другими
Совсем, поверьте, не по мне:
Я ж правду написать пытался
(И уж не рад, что с ней связался).
Узнать вам будет интересно,
Позднее стало мне известно,
Что, после снов на крыше нашей,
(Что, впрочем, и секретно даже),
Он… всё же в “ящике” сидит,
Женился, справил новоселье.
Всегда подтянут и побрит,
Он совершенствует “изделье”,
Снижая вес и габарит.
Большой секрет я не открою
И технологию “не сдам”,
Сказав, что нашему герою
Всем оппонентам, как назло,
Упаковать в десятки грамм
Изделье с ядерным зарядом –
Карманное исчадье ада –
Однажды всё же повезло.
А жизнь была то бурной,
то суровой,
Не сладкая халва, а динамит…
В аллее славы, кажется в Сарове,
Теперь и памятник ему уже стоит…
Известно также мне от прочих,
Что он работал часто ночью,
Презрев и сердце, и аорту.
Когда испытывал “игрушки”,
Он был сродни, как будто, чёрту,
Как тот Пацюк, что ел галушки,
Когда в сметане повертясь,
Они, подпрыгивая, сами
Чредой к нему летели в пасть,
А он лишь шевелил усами.
Его ценили за находки
И “производственный успех”,
А он тонул в московской водке
И угощал охотно всех.
Я слухам не особо верил
И всё “спускал на тормоза”
К тому ж я сам не раз проверил -
Из “ящиков” сквозит “деза”,
Прямая “псина”, ложь, поклёп,
Как водится, обычный трёп…
Открою вам исток для ясности -
Забота службы безопасности.
Он был женат, и были дети,
Я знал его трёх дочерей,
Жену любимую, Татьяну,
Ту, что милее всех на свете –
Однажды, как-то в сентябре
Мне всех представил
мой приятель
В случайной встрече на Арбате.
Так он до времени, до срока
Жил широко, дышал глубоко,
Порой таил в глазах слезу,
Любил жену, детей и внуков:
Он делал пальцами “козу”
И говорил им “вука-вука”.
Я знал об этом очень мало,
Но мельком слышал, разметало
Позднее всю его семью.
Про то не вспомнил он никак,
Когда принёс ко мне рюкзак -
Песнь лебединую свою.
Итак, когда прошло лет пять
С визита моего собрата,
И я, было, стал забывать,
И сам визит, и “супостата”,
Его стихи, плоды неволи…
Рюкзак попался мне опять,
Он всё лежал на антресоли…
И я не ведал, как с ним быть,
Но всё ж решил его открыть.
Уж мне мерещилась картина,
Что вдруг повалит чёрный дым
Из рюкзака, как из кувшина,
И я услышу хохот джинна,
И распластаюсь перед ним.
Но нет, рюкзак открыл без шума ,
В нём кипы толстые стихов…
Тоска… любовь, досада, юмор,
Надежда, злость, печальные слова,
Коротких строчек блеск,
как ручейков,
Куплетные ступеньки-острова
Зачёркнутые нервною рукой…
Печально было мне и странно
Его листки держать в руках,
Читать и думать постоянно,
Что он витал, как в облаках,
Мне слишком много не понятно,
Где аллегория, где бред,
Где очевидно, где невнятно,
Где мимолётность, а где нет.
Мне всё казалось, он вернётся,
Сам всё поправит, разберёт,
Как было часто, посмеётся,
С досадой что-то разорвёт…
Я всё не верил… и не верю,
Что нет его, что не придёт,
Не постучит,
не скрипнет дверью…
Меня с собой не позовёт,
Не позвонит по телефону,
Ни телеграммы, ни письма…
Тут стала жизнь меня сама
Толкать под рёбра
ближе к краю,
Звонит будильник, и звонит…
Я допишу, я доиграю
Всё то, что дружба нам велит.
Вот пачка первая, где первые страницы
Нахохлились и замерли, как птицы,
Когда уж пятый день нелётная погода
И все измучены капризами природы.
“Любезный мой реципиент!
Читатель мой неравнодушный,
Попробуй подобрать момент,
Когда тебе со мной не скучно,
Когда есть стул иль табурет
(Диван и кресло - не помеха)
Когда закат или рассвет -
Мне все равно... Но для успеха
Контакта, нашего сближенья,
Ты телевизор погаси,
Читай легко, без напряженья
И что-нибудь меня спроси.
Ты чуешь? - Я живой... не мертвый.
Давай сюда свою аорту...
Я перелью в тебя свой мир:
И монамур и монплезир…
Почти старик, не нищий и не франт,
Седых веков ощупывая прыть,
Я слышу, как Эвклид и Диофант,
Губами шепчут:- “Быть или не быть…”
А вот ещё… фантазия и драма
Его характера, пристрастия, души…
Куда-то звали властно и упрямо,
Ему хотелось что-то совершить…
Судите сами, вот вам без купюры
Шутливое авто его натуры.
Я приведу вам ранние стихи,
Он сам не ведал, ЧТО тогда писал…
Он был уверен, что они плохи,
И, слава богу, никому не показал.
“Нас океан мотал пятнадцать суток…
И, как случилось, не скажу теперь…
Вокруг меня сидели лилипуты,
А я был славный, добрый Гулливер.
Я начал тост, хотел сказать: “Друзья…!”,
Но встать мешали тоненькие путы…
Лапутия, Лапутия моя!
Меня связали крошки-лилипуты.
Один курил, придвинувшись к стене,
И жадно пил, не глядя на закуску…
Он был, как сразу ясно стало мне,
Тупоконечник с острова Блефуску.
Другой носил кремплиновый камзол
И жил в столице, городе Мильдендо…
Он на меня особенно был зол
И говорил со мной вегда кресчендо.
Я им сказал, что плыл за океан,
Что в шторм на рифах потерпел крушенье…
А мне сказали: ”Нет заморских стран!
Живи в плену, терпенье, друг, терпенье”.
“Не может быть” – ответил громко я
И описал им дальние маршруты…
Лапутия, Лапутия, моя!
“Ты складно врёшь” – смеялись лилипуты.
Но я ушёл, нарушив их запрет,
Таким путём, где море по колено…
Я обошёл весь дальний белый свет,
А он твердил: “Измена, друг, измена”.
Я, может быть, туда ещё вернусь
И разыщу очки свои и шляпу…
Но, собираясь, каждый раз боюсь
Ему случайно наступить на лапу.
Когда ж попал я в город Бромбдиньгнег,
То понял, что не стоит слишком дуться:
Пусть даже ты большущий человек,
Но великаны все ж таки найдутся…
Я также был и в царстве лошадей…
Они во многом поумней, чем люди:
И мухи не обидят для идей,
Которые впоследствии осудят.
Потом нашёл тот славный остров я,
Что вольной птицей над землёй летает…
Лапутия, Лапутия моя!
Твой Гулливер тебя не забывает.
Теперь я вновь живу в краю родном…
И дым отечества мне сладок и приятен,
И я мечтаю только об одном,
Чтоб не было на карте белых пятен”.
.................................
Я, как минёр – нет права на ошибку,
И сух запал, и сорвана чека,
И губы сводит напряжённая улыбка,
И чуть дрожит затёкшая рука…
Как разместить стихи, в каком порядке?
Здесь нет ни дат, ни номеров страниц…
Никак не мог я разгадать загадки,
Как надо выпускать мне этих птиц,
И в чём идейный замысел поэта,
Какой избрал он для себя сюжет?
Но наша жизнь – поэма без сюжетов,
Как кинолента ускользнувших лет…
И всё, что моему открылось взору,
Отрывки фильма, кадровый пасьянс,
Я отдаю другому хроникёру,
Его талант родит нам весь сеанс.
Торопит время и оно всесильно…
А мне осталось лишь одно зерно:
Я покажу вам только кадры фильма,
Поскольку сам не видел всё кино.
Чтоб нам не сбиться на маршруте
дальнем,
Я здесь своё закончу предисловье,
Написанное с искренней любовью,
И вмешиваться буду минимально.
* * *