От красоты до крыс
я вызубрил окраины
и центр. Низко высь
небес, иглой израненных,
где государь ворон,
велев им не оплакивать
орла, воссел на трон —
верхушку Исаакия.
Кому-то — хоть бы хны,
но я, влекомый зодчеством
той вымершей страны,
чьим стержнем было творчество,
смотрю по сторонам,
шагая узкой улицей,
в конце которой храм
венцом пути красуется, —
в осенний Летний сад,
где пелена прозрачная
и тайна реют над
рисунками оград.
Потом иду во мрачные
как логово зверей
дворы с глухими стенами
без окон, без дверей,
дворы, дворы с мгновенными
безумных линий крыш
изломами. Безветрие
и тишь, во взгляде лишь
иная геометрия.
Из тёмных анфилад
дворов — к полуокружностям
соборных колоннад.
Они по форме, в сущности,
огромных Божьих крыл
объятия, которые
Господь для нас раскрыл
навечно в камне, хворые
душой забыть грехи
могли чтоб в них... Не чудо ли?
Теперь куда, стихи?
Во что меня вы впутали?
— Тебя, Москвы супруг, —
шепчу, бредя по наледи, —
бессмертный Петербург,
я полюбил без памяти,
ведь в прошлом нет у нас
совместных дней. Я в золото
оправил бы указ,
затмивший Море городом.
С тобой не нужно мне
ни отдыха, ни пищи, но
достаточно вполне
моей ходьбы. Насыщенность
имён, побед и бед
здесь такова, что ты сейчас
древнее в триста лет
чем те, чей возраст — тысяча.
Гляжу, у спуска став,
я четверть часа целую,
как из дуги моста
овал Фонтанка делает.
2004 — 2006