обласканный похотливой мерзостью,
я, опротестованный всеми,
наговорил каждому дерзости
и побрёл навстречу времени.
когда мне надо будет что-то сказать,
я буду превращаться в глотку.
когда мне надо будет умирать,
буду превращаться в дырявую лодку.
абсолютный смех часов возвышается
над слабой душёнкой человеческой,
я знаю, что каждый помешается,
трогая руками, любовь между ногами.
уничтоженная разумом любовь похоти
кричит и стенает, и рвётся в застенках.
развороченная, избитая, вся в копоти
ей хочется больше, чем кидаться на стенку.
но кто мечом в крови подарит ей ромашки?
воткнёт в грудь две, покойнику как?
забегали, запрыгали по телу мурашки
кто по спине, а кто просто так.
обнажённая любовь хочет многого,
хочет больше сердца съесть,
но не выходило из этого ничего толкового,
она всегда покупалась на лесть.
я, надрываясь, устал распахивать
души двери для каждого.
сердце всегда вспахивать,
опасаясь взгляда вражьего.
надоело, бессмысленно, скучно,
нет слов, чтобы выкричать боль.
всё здесь так правильно, всё так заучено!
всё это - чья-то сумасшедшая роль.
я сам не хочу, не могу и не надо.
я уже дважды обжёгся об лёд,
но снова, чтоб в душе разорваться снаряду.
я одеваю коньки и раздираю лёд!
да взорвать бы всё! опрокинуть огонь!
пускай разольётся душа!
сломать коньки, выдавить стон
и убежать всё круша.
опять я про тоже. она не моя.