Горацию

Алена Штейн
Перелистнулся календарь,
холодный день (сейчас январь),
две тысячи шестого года, встарь
просто непогодой, теперь зимовьем замели
мои полярные углы.
Застывши, как кусок иглы,
те колют, их уколы злы.
Флакк, нашей общей широты залатанный кусок земли.

Как хорошо, не знал ты снега,
не знал ни паузы, ни бега
его, как выстрела из мега-
точного ружья навылет мокнет голова.
Ты пригласил бы лучше Руфа,
я пил с ним чай бы, ел бы трюфель,
я обсуждал бы с ним триумфы
Августа. И разомкнулась бы губа.
А я из двадцатитрехлетних,
на мне пальто (их не бывает летних),
я кутаюсь в свои года, но тщетно-
ангиной скована гортанная труба.

Ты приходи (но без Овидия,
без Еврипида и Вергилия),
и может ты от здесь увиденного
со мной глотнёшь по рюмке коньяка.
Расскажешь мне божественных историй,
возьмёшь сигару и покуришь вскоре,
и будет воздух комнаты распоротым
от твоего разнузданного рта.
И мы с тобой напишем пару текстов
по пьяне, но усиленно совместно,
и мне уже не будет больно, тесно,
и не страшна зима и темнота.