Господин мой Бо-Сяо построил фарфоровый дом.
Было в том доме четыре угла.
Каждый угол жилищем служил небывалому зверю,
Стерегущему денно и нощно фарфоровый дом
Моего господина Бо-Сяо.
Там хрустальная жаба прозрачным вращала зрачком,
Службу свою у порога несла,
Чтобы враг не вошёл незамеченным в хрупкие двери,
Чтобы недруг не смел потревожить фарфоровый дом
Моего господина Бо-Сяо.
У жаровни гостей привечала – уж так повелось –
Дева-лисица. Дарила она
Драгоценною трубкою каждого, редкостным зельем,
Что готовила ручкой искусной и нежной жена
Моего господина Бо-Сяо.
Черепаха морская, чьё тело – слоновая кость,
Стражем стояла зыбучего сна.
Утопавших в обманчивых топях, по местным поверьям,
Выносила на панцире глянцево-жёлтом она
К моему господину Бо-Сяо.
И пылала жаровня, и вился изменчивый дым,
И текли, расплываясь, видения под потолком.
Распухало и ширилось вязкое время, а с ним
Становился прозрачней и выше фарфоровый дом,
Всею крышей своей, переплётами круглых окон
Словно слиться пытался с небесною он скорлупой,
И свивался стеною одной с Гималайским хребтом,
А другою – смыкался с монгольскою сушью степной.
И дракон обнимал его яшмово-красным кольцом,
Чешуёю сверкал, истекал океанской водой,
И не мог надивиться до мира разросшийся дом
На жемчужину жизни под белой его бородой.
Я бы проклял, Бо-Сяо, ученье твоё и закон,
Если б мог в полной мере жемчужиной той обладать!
Но толкает в живот меня яшмово-красный дракон,
Но зовёт меня дева-лисица: – Возлюбленный! Спать!
Черепаха ложится на грудь, и, свернувшись у ног
То ли дремлющей кошкою, то ли послушным щенком,
Не пускает хрустальная жаба меня за порог,
И смыкает изящные створки фарфоровый дом
Моего господина Бо-Сяо.