Опять дорога. Из вагона
гляжу на строй нагих берёз;
за ними как-то отрешённо
мелькнул потерянный погост.
Он сиротлив, незащищено
стоит толпой оград, крестов…
Гремя, проносятся вагоны
и беспокоят мертвецов.
И здесь им нет успокоенья;
прошёл их серый век в труде,
лишь в памяти людей забвенье
нашли они. Весной в воде,
под мусором с ближайшей свалки
давно забыты стали те,
кто жил в наивной простоте,
и городу совсем не жалко
каких-то стариков, старух,
солдат, ребёнка, - безымянных.
Нет надписей на деревянных
крестах; но всё же слух
Будто меня чуть-чуть тревожит
какой-то скорбный, тихий шум
обрывками тяжёлых дум,
раскаянье мне совесть гложет.
Но почему? Моя ль вина
в том, что с летящими веками
не стала легче жизнь? Она
всё так же полнится слезами…
И небо низких, серых туч
всё хмурится, собравшись плакать,
надежды слабой светлый луч
пробить не сможет их, и капать
всё будет раннею весной
оно скупой своей слезой.
Худ. А. Кощеев