Дафна
Дрожь золотистых трав.
Писк голубых мышей.
Каждой букашки нрав
знаю до мелочей.
Прячется вкусный скрип
в шляпках кривых маслят.
Кажется, мир, как гриб,
вырос лишь час назад.
Будто никто до нас
так – до слез – не любил
блеск паучиных глаз,
запах лимонных крыл.
Маленький – наш лесок.
Даже болотце в нем
смотрит на влажный мох
сонным больным глазком.
Плавает на воде
времени решето.
Где ты? – уже нигде.
Кто ты – уже никто.
Ласковый друг, ау!
В радужной свете дня
ты потерял тропу
иль позабыл меня?
Боком спущусь к воде,
бросив на сук хитон.
Шаг – и уже нигде,
миг – и уже никто.
Ласковый друг, ау!
Ну-ка, сыщи мой след,
ну-ка, шепни песку
имя свое, Кифаред!
Может, и обретешь
то,чего так желал –
лилий болотных дрожь.
Дрожь комариных жал.
**
Ифигения
Уставшая от мира и борьбы,
я жертвой шла на жертвоприношенье,
но очутилась в новом измеренье,
похищена богами у судьбы.
С младенчества умея засыпать
под шаг полков и звоны меди бранной,
я грезила землей обетованной,
где никого не надо убивать.
Являлись мне пологие холмы,
как молоком облитые полынью,
и скалы, напоенные теплынью,
и холод незнакомой мне зимы.
Душа моя всё знала наперед:
погибнет Троя, рабство ждет Кассандру,
как пламя не настигнет саламандру –
как смерть меня. Но мать отца – убьет.
И я хотела пасть у алтаря,
покорная капризу Артемиды.
А мне была дарована Таврида –
земле обетованная моя.
Всё к лучшему, и каждому своё:
жрецам – почет, попутный ветер – грекам.
Но может ли остаться человеком,
кто плоть чужую поднял на копье?
И можно ли молиться в тишине,
и гимны петь опаловым закатам,
всем сердцем чуя: мать убита – братом,
а брат сюда на смерть плывет – ко мне?...
Немыслимо – быть праведной для всех.
Спасен Орест – но предана Таврида.
Похищена из храма Артемида.
А я молчу, и плащ мой бел как снег.
**
Артемида
Почти безлиственна, туманна и темна,
как роща, где купалась Артемида,
меня встречала дикая Таврида,
девически-холодная весна.
Но после вавилонской тесноты
какое чудо – рыскать по ущельям,
искать, и в самый миг, когда у цели –
увидеть Смерть сквозь тонкие кусты.
И всё ж до дна, до сути, до корней
испить свой день, последний день на воле,
мешаю каплю меда с каплей соли
и с каплей сердца – так оно сытней.
Таврида. Одиночество. Весна.
И даже в чаще воздух остро-синий,
и мстительная матовость богини
охотнику уж издали видна.
Не скрыться – ей понравилась игра:
увидел сокровенное – виновен,
отвел глаза – четырежды греховен! –
и с лаем смерть несется по горам.
И ты бежишь сквозь светлый майский дождь
в пахучее разомкнутое чрево
оврага старого – как семя для посева –
но и в овраге дна не обретешь.
**
Рядиться в чужие тоги? –
О да, этот мир – игра,
о да, мы почти что боги –
бессмертные – до утра.
А утром придет не Цезарь –
иной самозваный бог.
Он нам не чета: он бездарь.
Но знает роль назубок.
**