Царевны Лебеди (Сванхильды) и о войне с Германарихом Остроготским
(середина IV века н.э.)
За равнинами и за холмами раскинулась Ра-река.
Солнце низкое в сумраке дымном кровавое светится.
Наползает из края полуночи рать Германариха.
Скоро в сече жестокой мечи русов с готскими скрестятся.
Род за родом и племя за племенем в тьмы собираются.
Кони дикие ржут под сынами Перуна хоробрыми.
А и что ж им не ржать вороным, коли вороны граются,
коли полнятся грады да веси вестями недобрыми?
И покрылось кострами в ночи чисто поле бескрайнее,
будто звёздное небо упало на Русь чёрным вороном.
На дыбы ярым туром с холма солнце вскинется раннее,
рёв рогов призовёт то ли к славе, то ль в Ирия сторону.
Было время - войной шли на нас легионы ромейские.
Их доспехи горели и дыбились шлемы щетиною...
Да легли под копыта орлы да знамёна армейские,
под копыта коней Русколани, летящих лавиною.
Захлебнулись атаки ромейцев под сталью иззубренной.
Да и Русь по зубам ли им с их мягкотелою бронзою?!
Что ж от "варваров", якобы живших с волками и зубрами,
еле ноги домой унесли вы с изнеженным бонзою?!
По дремучим лесам Русколани камлают кудесники,
да волхвы по дорогам поют славу Сварогу вечному.
Чернобожьи по ночи рассыпались чёрные вестники,
Белобожьи - лебяжьими стаями по Пути Млечному.
Что в камланьях, когда русколане расколами полнятся,
топчет нелюдь поганая капища, целится в идолов?
Не пора ли вождям русколанским от хмеля опомниться
да похмелья тяжёлого, чтоб супостату не выдало?
А ведь ране ходил Германарих под стягами мирными.
Хоть и был конунг стар, а сосватал сестру Белоярову.
Мёды пенились речкой, курились дымы над кумирнями,
да за лживой улыбкой не зрили мы злобы у старого.
Где ж ты был, Гамаюн? Где летал птицей вечною, вышнею!?
Не услышали пьяные души пророчество вещее.
А к невесте Сванхильде, сияющей вешнею вишнею,
подбиралась с косою блестящей Марена зловещая.
Ох, и хмелен был пир, веселы были буйные игрища!
И смотрели с небес на них Ладушка с Лелею.
И хмельные дружинники дюжие мерялись силищей.
Кто же знал, что во тьме ждут Недолюшка с Желею?
Как увидела утица в озере зелена селезня,
так узрела Сванхильда на пиршестве юного отрока.
И не пил он, не ел на пиру середь ночи и середь дня,
и мерцал его лик от костров, как закатное облако.
Воспылало невестино сердце от лика прекрасного!
Битва старости с юностью вечно бывает неравною.
Германариху ль противу витязя юного, страстного
состязаться в любовном бою пред женой своенравною?!
Хмелен готский посол, воздаёт хвалы Бусу суриною.
Не узрел за столом взоры, полные неги с томлением.
Праздник ярой любви обратится унылою тризною,
и измены коварные кончатся смертью да тлением.
Тут взыграл старый гусельник, ночь загремела под бубнами,
разлилась русколанская песня рекою медвяною.
А потом под рогов заунывными стонами трубными
заплясал у костра острогот со дружиною пьяною.
И невеста плыла белой лебедью между хмельных гостей,
хороводы водили вокруг костра девицы красные.
И не ведал никто о пожаре хмельных страстей,
что два сердца под ветром любви охватили, опасные.
После пьяного сна с трудом встали со шкур гости знатные
да испили с похмелья ядрёную брагу брусничную.
Заседлали коней, приторочив подарки богатые,
да взвалили посланца в седло, будто куклу тряпичную.
Обняла Белояра печальная дщерь русколанская,
поклонилась волхвам да в кумирне священным колодинам.
Да окинула взором туманным просторы славянские,
будто знала - навек с ней прощается милая Родина.
Путь был долог да скучен: то полем, то тихою рощею,
то лесами глухими, то берегом речек извилистых.
То по нивам богатым, то степью тащилися тощею,
то холмами брели, то меж топей опасных да илистых.
Как узнала Сванхильда в пути про печального витязя,
что был сыном любимым Рандвер старику Германариху,
возрыдала она, восхотела в реке утопитеся...
И едва удержали её, когда бросилась на реку.
Но подумал Рандвер, что прощание тяжкое с Родиной
стало рваною раною в сердце отцовой младой жены.
Да на то и кручина, чтоб стать ей дорогою пройденной!
Да на то и мосты через реки к сожженью проложены!
Долго ль коротко ехали, прибыли в готские вотчины.
А потом бой устроили буйный с заморскими винами.
Бились славные рыцари, падали с лавок сколоченных
и ползли по домам: кто-то - тропками, кто-то - овинами.
И сидела Сванхильда - бледнее луны зимним вечером.
Опустила глаза долу, слушая шутки глумливые.
Что ей свадьба да смех, коли сердце её изувечено,
коли режут ей слух песни чуждые, речи хвастливые.
Но всему есть предел... Пир закончился дракою дикою.
И пошли чередой дни за днями да ночи холодные.
И бродила Сванхильда по терему тенью безликою.
Да и пытками были к потомству попытки бесплодные.
А и что ж ожидать от вождя в битвах-сечах уставшего,
коль гордыня теснит его грудь и живёт он набегами?
Да и можно ль берёзке от старого дуба опавшего
ждать любви ненасытной, коль он ненасытен победами?
Как-то раз Германарих с дружиною сильной пошёл войной
на народы, что жили у Чудского озера мрачного.
И не ведал старик на войне, что с его молодой женой
тёмной ночью Рандвер-сын нарушил закон ложа брачного.
Тихим вечером тёплым грустил юный витязь у терема,
соловьи заливались за звёздною речкой бурливою.
А и где же у отрока сердце навеки утеряно?
То ли ждёт он любви, то ль с косою Марену сварливую?
Как запала прекрасная мачеха в сердце Рандверово,
потерял он покой да в охоте искал утешения.
Будто чуял Рандвер, будто верил да насмерть уверовал,
что не будет пощады ему от отца и прощения.
И что станется с мачехой Лебедью белой, красивою,
когда конунг-отец вдруг услышит доносы наушников?
Ох, застонет ревнивец да рвать станет бороду сивую!
И велит заковать да пытать на огне он ослушников!
И представил Рандвер тело Лебеди белой кровавое,
услыхал её стон да безумный призыв с места лобного.
Стало страшно Рандверу и понял он: самое главное-
оградить, оберечь его Лебедь от батюшки злобного.
Но любви не прикажешь... Вопьётся стрелою калёною!
И из сердца не вытащить, не исцелить боль желанную!
И напрасно пытались избегнуть сердца их влюблённые
гостьи той, что бывает обычно святою незваною.
И настала их ночь. Они встретились в поздние сумерки.
И в объятья Рандвер заключил Лебедь тихую, белую.
Замолчали в саду соловьи, будто навеки умерли.
И была ночь для грешников тайных и жаркой, и светлою.
Так прошёл месяц с лишним в любви нерастраченной.
Счастье их перед смертью, как море безбрежное,
разливалось, бурлило и билось о берег безбрачия,
где нет места супругу, а к другу цветёт чувство нежное.
Но не дремлют наушники в тереме. И как ты ни таи,
станет тайное явным, хоть прячь ты в сундук его кованый!
Про измену супруги узнали вождя соглядатаи,
захихикали в пыточных да загремели оковами.
А кому-то, видать, из советников было и на руку,
чтобы лбами столкнуть остроготов в войне с русколанами.
Как нашепчут они про измену жены Германариху,
запылятся дороги, заполнятся ратями бранными.
Как узнал про любовь меж супругой да сыном суровый вождь,
заметался в подклетях, пропахших дымами да пытками.
И под бурею с яростным градом легла в поле русая рожь...
А и что ж ей не лечь? Всё одно б умерла под копытами.
Да и конунгу ль старому знать, что в сердцах юных кроется?
Да ему ль ведать ночи любовного хмеля бурливого!
За спиною ревнивца порою такое откроется,
что не выдержит сердце у старца седого, бодливого!
А не он ли Рандвера вскормил, сына, славного воина?!
Не они ли делились в походах и чашей, и мыслею?!
Да язык стал Рандвера змеиным и сердце раздвоенным...
И пусть смерть от отца его лёгкою будет и быстрою!
И на диво был конунг жесток остроготский, и в ярости
повелел он повесить на ясене отрока юного.
Видно, силу да опыт оставили боги до старости.
Правда, нраву добавили боги худого да буйного.
Между двух лошадей привязали жену своенравную,
и белее январского снега была Лебедь лепая.
И кнутом Германарих ударил сперва лошадь правую,
а потом и рванулась вперёд от кнута лошадь левая.
И окрасились травы кровавыми яркими бусами,
и стояла у конунга челядь, потупясь в отчаянье.
За сестру Белояра нести им ответ перед русами...
И в молчании сникли леса, в величавом молчании.
Как узнал Белояр, что убил острогот жену-грешницу,
так ударила кровь, забродила в груди да в головушке.
И разбил кулаком он морёного дуба столешницу,
застонал, зарыдал по сестре своей мёртвой Лебёдушке.
Что ж молчали колдуньи в пещерах да в чащах кудесники,
когда к Лебеди белой ползли волкодлаки болотами?
Где ж вы чёрные вороны были - Обиды предвестники,
когда свадьбой крепила союз Русколань с остроготами?
Стало Лебеди белой зелёное поле могилою.
Разметали её тело нежное кони ретивые.
Вот и Бус Белояр в Русколани сбирается с силою
отплатить за сестру остроготу да речи строптивые.
Ну добро б, отхлестал Германарих кнутом жену блудную
иль, убив, отослал в Русколань он останки холодные.
А теперь в ночь туманную, тихую, лунную
белой Лебеди кости глодать будут волки голодные.
Загнусавили и закамлали волхвы да волшебники,
полетели призывы в Перуновы грозные теремы.
Не надеть Германариху на наши выи ошейники,
не кормить нас объедками, будто не люди, а звери мы!
А ведь ране ходили к нам готские гости богатые,
уезжали с мошною тугою купцы да ушкуйники.
А теперь взяли меч да надели шеломы рогатые,
да поганят поля Русколани копытами шкурники!
Осветила Зареница, вставшая тихо за Ра-рекой,
поле бранное, что скоро кровью великой покроется.
Встанут вои Дажьбога, когда Белояр им махнёт рукой,
и Ярило на небе за тучами стрел скоро скроется.
А по левую руку у Буса лежала болотная Навь,
а по правую руку на Яви стоял ратью князь Словен.
И лежала перед Белояром дорога, ведущая в Правь...
Да и пусть его путь будет к Прави да славе благословен!
И кикиморы взвыли из топей пред сечей волчицами,
возопили из дебрей глухих лешаки с вурдалаками.
Закружились над полем колдуньи безумными птицами,
и осыпались в поле хлеба перезрелыми злаками.
Затрубили огромные роги в полках Белояровых,
только тишь была в чаще, где рати Словена построены.
Задрожала листва на деревьях от окрика ярого,
и помчались навстречу свирепые конные воины.
Только что это...?! Вдруг Белоярова грозная конница
развернулась назад да рассыпалась во поле зёрнами.
И в агонии колокол бился на капищной звоннице:
то ли к смерти вещал, то ли к готскому плену позорному.
Но у леса вставали, как вкопаны, кони ретивые,
выбегали меж них коренастые лучники бравые,
и, до вышних пределов согнув свои луки строптивые,
с криком "Ур-р-р!" посылали от сердца стрелу рукой правою.
Этот звон тетивы вместе с посвистом стрел, с хрипом лошадей
вдруг напомнили Бусу о смерти сестры мученической.
И поднял Белояр меч горящий, и встал впереди людей,
и повёл свои рати под стягами веры языческой.
Но взвился в синеву боевой клич сынов бога Одина,
и рванулись в атаку с секирами готские воины.
Только зря... Их не встретит с победой далёкая родина,
и наполнится край их стенаньями, плачем да воями.
Перед бранью набравшись для храбрости мутного варева,
что сготовили из мухомора колдуньи норманнские,
полетели берсерки безумные в сечное марево,
рассекая нещадно мечами ряды русколанские.
Ах, как вспенилось кровью да криками утро жемчужное!
И дубовы щиты превращались в щепу под ударами.
И секли топоры плоть да сетку стальную кольчужную,
и покрылась равнина телами младыми да старыми.
Лязг да вой, хрип да хруст, крик да стон, да призывы предсмертные
разливались над сечею жаркой, жестокой, безумною.
А с холмов всё неслись остроготские рати несметные
и теснились роды русколан под стремниной бурунною.
Уж садилось светило за спинами готскими яркое,
и в овраги ручьи побежали, от брани кровавые,
вдруг рога боевые запели, как званные Сваргою...
То из рощи Словеновы рати текли жаркой лавою.
И ударил Словен слева в сердце да в тыл Германариха,
закипели у левого края котла вои в ругани.
В края Ирия воды катила неспешные Ра-река,
вознося души воинов к Сварге нетленными стругами.
Из болот выходили волшебники тайными гатями,
призывали на помощь лететь птицу Сварога.
И, как вепри, неслись из дубрав, выставляя рогатины,
племена лесовые на общего готского ворога.
Птица Матерь Сва мчалась на битву к ним лебедью ярою,
била крыльями, клювом долбила шеломы рогатые.
Ублажат мечи досыта кровью Маренушку старую.
Снимут волки да вороны гладные жатву богатую.
Побежали к болотам ошую разбитые рыцари,
вязли в топях-трясинах, пощады прося Белояровой.
Но не в силах, не в силах земную судьбу изменить цари,
коли стал кто из воев законной добычею Маровой.
И терзали ветвями врага в дебрях ведьмы да лешие,
и на тропы деревья со стоном могучие падали.
И в бездонных болотах и конные топли, и пешие...
Много будет от битвы великой и трупов, и падали.
Пробивали средь готов путь к конунгу злому мечом с копьём
Златогор с Белояром - два брата убитой Лебёдушки.
Обещал Германарих полкам: "Мы уж кровушки здесь попьём!"
Пусть на русских полях готских воев попьют свежей кровушки!
И косили мечи, будто травы, ряды вражьих ратников,
и разило копьё, пробивая броню со шеломами.
И терял острогот от мечей своих верных соратников,
и брели, обезумев от ран, ратники буреломами.
Ох, и лих да свиреп конь у конунга! Грех нам его бранить!
Дико ржа, разбросал грудью панцирной рать русколанскую.
И помчался к реке, что вилась к небесам, будто серебра нить,
и понёс то ль к позору, то ль к смерти надёжу германскую.
Но рванулись за ним русколанские кони над травами,
стрелы звонкие пели да кони хрипели буланые.
Не уйти Германариху, коль были русичи правыми,
коль к отмщенью за Лебедь мечи наточили булатные!
И достал Германариха меч Белояра тяжёл-остёр.
Пал старик на реке да залёг в тростнике, будто злой секач.
Не зажечь Германариху боле победный до звёзд костёр!
Не промчаться огнём да мечом по земле Русколани вскачь!
Дождь святой на закате полил на истерзано полюшко,
что во брани телами засеяно было невсхожими.
И с Мареною об руку скорбно тащилась Недолюшка
меж телами, что в смерти все стали похожими.
Так обида смертельная кончилась битвою смертною.
Разбрелись, разлетелись с полей бранных волки да вороны.
Приняла Мать Сыра Земля в лоно своё рать несметную...
Снова просятся в руки да в пахоту сохи да бороны.
Москва,
6 декабря 1999 г.