Роберт Броунинг (1812-89 гг)
Избранные стихотворения
***
Песни кавалера
1. Шпоры и седло
Шпоры, седло, на коня – и вперед!
Замок спасения скорого ждет.
Раньше, чем солнце помчится в полет –
(Хор)
«Шпоры, седло, на коня – и вперед!»
Сонных предместий мелькает черед,
Ранний прохожий рукою махнет:
«Рыцарю слава, что песню поет –
(Хор)
Шпоры, седло, на коня – и вперед!»
Лосем, что гончими взят в оборот,
Замок Брансепит средь войска встает.
Тупоголовый вождь* сдаться зовет:
(Хор)
«Ну-ка, в седло, на коня – и вперед!»
Трусам Гертруда моя в укорот
Смехом ответит: «Нет, так не пойдет!
Лучше нам выйти в нежданный налет!
(Хор)
Шпоры, седло, на коня – и вперед!»
-----
* Тупоголовыми (буквально – круглоголовыми, roundheads) звали деятелей из партии сторонников Парламента (время английской революции). Лоялисты, т.е. сторонники короля, гордились длинными волосами.
2. Как на парад
Кента земля встала за Короля,
К чему нам Парламент – ругани для?
В печали народ, бесчинствует сброд,
Но дворянин чести не предает.
Как на парад, идет наш отряд,
Тысяча храбрых, и каждый петь рад.
Чарльзу – ура! Пиму смыться пора,
Для трусов у Черта готова дыра.
Встать, господа! Вино и вода
Нас подождут, не нужна и еда,
Когда…
(Хор)
Как на парад, идет наш отряд,
Тысяча храбрых, и каждый петь рад.
Хемпдена вон, пусть накормит ворон!
Гарри и Хазельриг ждут похорон.
Англичане, вперед! Руперт идет!
Кент лоялистский – наш час настает!
(Хор)
Как на парад, идет наш отряд,
Тысяча храбрых, и каждый петь рад.
За Чарльза сам Бог! Пима банду - в песок!
У Черта для гадов горяч уголек.
За правду ты стой и тем силы удвой,
Ноттингем близко; готовый на бой,
(Хор)
Как на парад, идет наш отряд,
Тысяча храбрых, и каждый петь рад.
***
Вдаль по морям флотилия шла,
Носы направив к дальним берегам,
Под стать и ветру и волнам
Оснащена была:
Суда обшиты бычьей кожей -
Смолой пропитанной одежей,
Из бревен грубых корпус сбит,
Хоть неказист и груб на вид –
Но под палаткою парчовой,
Из прочной ткани и богатой,
На каждой палубе кедровый,
Распространяя ароматы,
Ларь возвышался, груз скрывая;
От ливней спрятан был надежно,
И защищен от брызг соленых,
От ночи взоров удивленных,
И ни луны дурманный свет,
Ни звезд холодных злая стая,
Пурпур палатки созерцая,
Наш не могли понять секрет.
С зарею, веселы и рады,
Мы весла брали, поднимали паруса,
Когда же вечер шлет прохладу,
И ночи вздох наполнит небеса,
Пройденный путь бывал для нас отрадой,
Веселые звенели голоса,
Мы пели, будто на земле недвижной и зеленой,
И, паруса отдав ветрам во власть,
Надежно закрепив рули,
Под блеском звезд мы спали всласть,
Далеко от родной земли.
Лежали все вокруг палаток,
Из них же дым струился, сладок,
Звучала музыка и - временами - свет
Прекрасный озарял все корабли.
Кружились звезды, уходила тьма,
На мачтах поднималась кутерьма,
Вперед стихия нас несла сама!
Вот, наконец – земля! – чуть-чуть
Видна меж небом и водой.
Нам капитан: «Еще опасен путь,
Вон буруны, - вниманье, рулевой!»
Но море позади, желаем мы прильнуть
Чрез много дней к груди земной!
Утес, но прочен и высок.
Так доски прочь – настал наш срок!
Парча летит над головой –
Над каждым судном идол восстает!
В восторге гимны мы поем,
Суда в лагуну мы ведем
Со славою и торжеством.
Сто статуй мраморных сверкают белизной!
Для каждой мы особый строим храм,
Обводим прочной каменной стеной.
Труд удалось окончить нам
К закату; сели на песок сырой,
Чтоб гимн воспеть своим делам!
Но вдруг! Вокруг веселье, крик
Донесся сквозь туман,
И плот причалил в тот же миг
С толпой островитян.
«На наши острова! – тут слышим мы, -
Что на воде, как тучки спят,
Гостеприимен храмов круг,
Оливы вас листвой манят –
Там место идолам!» - И тут очнулись мы,
И трезвый вкруг себя бросаем взгляд:
Теперь увидели – да поздно –
Каким пустым, унылым, грозным
Смотрелся груз принявший островок!
Воззвали все: «По кораблям!
Навеки оставаться тут
Дарам; великий кончен труд,
Мы выполнили давний свой зарок!
Восторг не омрачить!» - так закричали мы.
***
PROSPICE *
Страх смерти? – горло душит горький дым,
Лицо обмерзло вмиг,
Так снегом извещен и ветром ледяным,
Что места я достиг.
Здесь ночь сильна, и верховодит шторм,
И, сей страны жилец,
Стал Древний Враг в чреде ужасных форм,
Но устоит храбрец:
Вершина здесь, и путь отсюда – вниз,
Барьер последний пал,
Но вечной быть борьбе за высший приз,
Ее растет накал.
Я был бойцом, и - мне ли отступать,
Сведем последний счет!
Не смерти наложить отступника печать,
И я иду вперед.
Вкус боя я ценю; то – прадедов черта,
Героев древних дней.
Удар держать, в срок оплатить счета
Страданий и смертей!
Для храброго стать может зло добром,
Минуте тьмы - конец,
Враг замолчит, и бури стихнет гром;
Глупец, подлец и лжец
Изменятся, жизнь возлюбив в тиши,
Зажжется свет, чтоб смог
Тебя обнять я вновь, душа моей души! -
И сохрани всех Бог!
-----
* смотри вперед (лат)
Стихотворение на смерть жены поэта, Элизабет Баррет-Броунинг (1861 г)
Древний Враг (ancient foe) – Смерть.
Исповедь
Что шепчет пастор в ухо мне?
«У смерти на пороге
Презрел ли ты сей мир?» О нет!
Лишь подвожу итоги…
Мне склянок ряд, что врач припас,
Обманывает взгляд
И ясно вижу, как сейчас,
Домов предместных ряд.
Там, на холме, была стена,
За ней сад зеленел,
Но он, как неба пелена,
Казался синим мне.
Старик Июнь устроил пир,
Звучал повсюду смех,
Как тут бутылка с надписью «эфир»,
Тот дом был выше всех.
А на террасе, там, в тени,
Ждала меня она…
В уме – лишь девушка и те в июне дни…
Господь! Моя вина!
Как лабиринт – огромный сад
И в нем – секретный путь.
Лишь на её наткнуться взгляд,
А не на чей-нибудь!
Я входа не имел в тот мир,
Я проникал тайком
В высокий, как тут склянка с надписью «эфир»,
Согретый солнцем дом.
Никто не видел нас вдвоём
И все же каждый день
Она, пройдя ворот проём,
Спускалась по ступеням,
Меня встречала в розах. Да,
Друг друга мы любили…
Грешно, смешно, сплошная ерунда,
Но как прекрасно было!
***
Не вовремя, не там, где надо…
Не вовремя, не там, где надо,
Не ту опять встречаю!
Чисты и ровны тропки сада;
Как сладок воздух мая!
Но как мне отыскать тебя, отрада?
Во снах любимый лик увидит взор,
Но тесен дом мой, и очаг потух,
Снаружи ветер, дождь скрепляют приговор –
Встречает речь мою враждебный слух,
Не в силах одолеть вражды мой робкий дух,
Краснею, плачу – все в словах укор!
О бес нечистый, гибок и хитер,
Изыди от восставшего от сна!
Раз Будущего нить
Не смог я уследить –
К чему крепить былые времена?
Веди, тропа, мне сделай щедрый дар –
К ней приведи, средь мая чудных чар!
И пусть мой станет дом еще тесней,
И путники бредут снаружи средь теней –
В тиши и неге ночевать мы будем с ней –
Я с ней!
***
Любовник Порфирии
Весь день, всю ночь дождя напев,
И ветра краткий кончен сон,
На вязы он обрушил гнев,
На озере – вод бурных звон,
Таюсь, и в сердце страха стон.
Порфирия скользнула в дом,
И холод, буря прочь ушли;
Присела перед очагом,
И заблестел огонь в пыли,
Перчатки, все в следах земли,
Снимает, мокрый плащ – долой,
Ослабив шляпы ремешок,
Дает кудрям упасть рекой.
Ко мне присела в уголок,
Зовет. Ответить я не смог.
Тогда мою ладонь ведет
Открыв плечо, к груди своей,
И кудри русые вразлет
Спадают по плечам вольней;
К себе прижав сильней, сильней
Меня, бормочет, сколь любим,
Трепещет. Жаль, свободу дать
Не хочешь ты страстям слепым,
Гордыни узел развязать
И навсегда моею стать.
Но нас ведет порою страсть;
Не может праздник превозмочь
Желаний в ней; найти, припасть
Хотела и спешила прочь,
Себе на горе, в дождь и в ночь!
Конечно, счастлив я и горд:
Порфирия покорна мне
Как никогда. Остался тверд -
Окрепла воля в тишине;
Лишь сердце пляшет, все в огне!
В тот день была она моей,
Прекрасна и чиста. С трудом
Приняв решенье, я кудрей
Поток единым свил жгутом,
Вкруг горла обернул узлом
И удавил. Не больно, нет
Ей было – так я ощутил.
Как бы пчелу поймавший цвет,
Бутон, я веки ей раскрыл:
Все тот же взор, и тот же пыл!
Затем волос ослабил прядь
На шее; все тепла щека,
Которую стал целовать,
И голова её легка,
И ей сейчас моя рука
Опорой; не постылый груз!
Как розы, все цветут уста.
Ты рада? Вечен наш союз,
Нет горя, зла – лишь красота,
Любовника сбылась мечта,
И мы с Порфирией вдвоем.
Ты не узнаешь: темный вал
Желаний в сердце спал моем.
Так вместе встретили рассвет…
Бог промолчал, и кары нет!
***
Потеря
Все кончено: о, горше нет свиданья,
Когда впервые слышишь!
Несносно с ночью воробьев прощанье
Под стрехой твоей крыши!
На винограде опушились почки,
Сегодня я заметил.
Еще лишь день – и заблестят листочки…
- Как пепел сер и светел!
И завтра будет встреча, дорогая?
Могу пожать я руку?
Друзья мы… это дружба лишь простая –
Что ж, принимаю муку:
За каждый взгляд, блестящий словно грозы,
- Как сердце бьется сильно!
За голос смелый, звонкий на морозе,
- Забыть душа бессильна!
Скажу я то, что в дружбе допустимо,
Или немного больше,
Минуту рядом, коль проходишь мимо –
Или немного дольше!
***
Жизнь в любви
Зачем бежать?
Ведь я -
Влюблен!
Покуда я есть я, а ты есть ты,
Покуда мир вмещает нас обоих,
Лечу, любя, за непреклонною тобою,
Ловить я буду, ты – сжигать мосты.
Боюсь, вся моя жизнь – одна ошибка.
Как ни печально, это, кажется, судьба!
Я сделал все – тщетна моя борьба,
Как воплотить желанье в мире зыбком?
Держись и стой, все жилы напрягая,
Других утешь, сам упади, смеясь,
Среди насмешек вновь на путь вступая –
Вот мой удел, единственная с жизнью связь!
Остановись, заметь от дальнего предела
Меня внизу, в грязи и темноте.
Не раньше старая надежда умереть успела,
Чем новая спешит к той же черте.
И я живу,
Пусть –
Отделен!
***
Любовь в жизни
I
За шагом шаг – готов
Я обыскать весь дом,
Где с нею проживал.
Не бойся, сердце, ведь тебе дано ее найти,
Сейчас, ее саму! – не шелест на пути
Портьер задетых, мимолетный аромат духов!
…Карниз почистила – весь в блеске золотом,
И трепетание пера в глуби зеркал.
II
Уходит день во тьму,
Дверь, ход – успеха нет,
Но я начну опять.
Дом обошел большой, от центра до крыла,
Все то ж! догнать себя опять мне не дала.
Мне душно, я устал, бесплодный труд – к чему?
Но знай! – так много тайн укажет тусклый свет,
Альковов, и углов, мест дальних, где искать!
***
Двое в Кампанье
1
Гадаю: то же знаешь ты,
Что я, когда, рука к руке,
Мы сели, вдаль послав мечты:
Над миром Май, а вдалеке –
Рим - царством красоты?
2
Мысль уловил я – много мук
Танталовых с ней суждено:
(Сеть на пути соткал паук
В насмешку нам) – как рифм вино
Собрать, сгустить – и вылить вдруг?
3
Мне помоги! Вот семена
Роняет сохнущий укроп,
Туда, где рухнула стена;
Растёт сорняк сквозь склеп, сквозь гроб,
Вот ткань листа уже видна;
4
Оранжевый возник бутон,
Раскрылся – пять слепых жуков
В нём ищут мёд… Зелёный склон
Покрылся сотнями цветов –
Рифм урожай. Хватай – вот он!
5
Руно безбрежное кругом,
Плюмажи сочных, мягких трав.
Мир, радость, тишина и гром –
То воздух движет, величав,
Рим в угасании своём!
6
Часы неспешные текут.
Жизнь – пьеса, полная чудес.
Творенья формы зримы тут;
Высоким храмом свод небес
Земной свободе дал приют.
7
Что скажешь? Я хочу, мой свет,
Чтоб жили души без стыда,
Как небу шлёт земля привет!
Зачем чужого ждать суда –
Любить нам или нет?
8
Хочу, чтоб ты была моей,
Вся, не частично, как сейчас –
Нет ни свободы, ни цепей!
Где скрылась ложь? Не видит глаз,
Где рана, где исток скорбей.
9
Двух воль различных кончить спор,
Настроить сердце в унисон,
То видеть, что твой видит взор;
Души нектаром упоён –
Вдвоём на счастье иль позор.
10
Нет. Только что лобзал тебя –
И прочь. Ловя тепло души,
Сорвал я розу, так любя –
Казалось, страсть всё сокрушит…
Но хлынул холод, всё губя.
11
Минул миг счастья золотой.
Что мне осталось? Должен ли -
Чертополоха шар пустой –
По ветру мчась поверх земли,
Пропасть падучею звездой?
12
Когда я мысль почти настиг!
Где сути нить? Потерян след!
Опять, опять! Всё, что постиг:
Преград страданью, боли нет,
А чувства остывают вмиг.
-----
Кампанья – равнина близ Рима.
***
Последнее слово женщины
Не надо лить слезы,
Бой продолжать,
Вернусь в свои грезы –
Только спать!
Бежим от угара
Слов прямых;
Петь будем, как пара
Птиц лесных!
Крадется к нам вором
Скользкая тварь!
Ведет разговоры
Те же, что встарь!
Что лживее правды?
Тяжек слов гнет.
Где змий древний правит –
Древо растет.
Там яблоки спелы,
Но не спеши,
Нас с Евою, смелых,
Ты удержи!
Не дай же упасть мне
Силою чар!
Но дай ощутить мне
Рук твоих жар!
Учи, сотри слезы,
Возведи ввысь –
Твои видеть грезы,
Знать твою мысль.
Мы – слабые слуги
Велений двух:
Отдам в твои руки
Тело и дух!
Пусть будет так вскоре,
А не сейчас!
Не хочу явить горе
Дрожаньем глаз.
Дай мне пролить слезы
(Глупый какой!)
Я погружусь в грезы,
Любима тобой.
***
Пёстрый Дудочник из Гамельна
(детская сказка)
(написано для В.М. - младшего)
I
Есть в Брауншвейге славный град
Ганновер; и, как младший брат
Встал Гамельн рядом. Везер, быстрая река,
Пред ним крутые моет берега.
Клянусь, там жизнь всегда приятна и легка!
Но сотню лет тому назад,
Когда мой начинается рассказ,
Там было не до шуток и проказ –
Страдали все – и стар и млад.
II
Скопленье крыс!
Всех съели кошек, лишь собаки сбереглись;
Детей кусали серые в постельках,
Там злыдень выпил молоко, тут сыр изгрыз
Иль суп лакает в кухне из тарелки.
Селедку утащили, нам оставив слизь,
Где в шляпах гнезда, где разбит сервиз,
И даже дамам досаждать взялись –
Те соберутся поболтать,
А крысы ну-ка стрекотать –
Несутся визги вверх и вниз!
III
Собрались толпы горожан
И Городской заполнили Совет:
Наш Мэр – кричат они – болван,
А Магистрат? Дурнее дурней нет!
Дари им горностай и исполняй приказы,
А сами не хотят или не могут разом
Решить все дело и избавить от заразы!
Ну, господа! Мышленья свет
Зажгите и придумайте ответ,
Или пойдете грузчикам вослед!
Дрожат Совета члены; Мэр
Как крыса, стал от страха сер.
IV
Уж час молчат, не подымая глаз,
Но Мэр молчание прервал:
- За милю бы отсюда быть сейчас!
Я б мантию за грош отдал!
Легко сказать: зажги свой ум –
Уж голова болит от дум,
А только скрежет в ней и шум!
Заклятый круг, и круг, и круг!
Но лишь сказал – раздался вдруг
Чей-то негромкий в двери стук.
- Кто там еще? Помилуй Бог!
Мэр подскочил, насколько смог
(Он толст, как праздничный пирог) –
Там по ковру стук чьих – то ног?
Едва помстится серый мне зверек,
Как сердце сразу скачет - прыг да скок!
V
Войдите, - крикнул Мэр, скрывая злость;
И в двери входит очень странный гость:
Плащ длинный от главы до пят
Из алых, желтых состоял заплат;
Высок он, тощ его живот,
Глаза горят – ну словно кот,
Сам темен, будто дикий мед,
Светловолос и безбород,
Ухмылкою кривится рот –
Не угадать никак ни чин, ни род!
Никак все надивиться не могли,
Откуда гостя ветры принесли,
Сказал один: - Ну будто прадед из земли,
Услышав трубы Страшного Суда,
Сквозь склеп свой расписной пришел сюда!
VI
Сказал он громко, не таясь:
- Почтенные, способен я
Изгнать, посредством тайных чар,
Любую тварь, что на земле живет,
Крадется, плавает, летает и ползет,
И разом ваш окончится кошмар.
Люблю направить ремесло
На гадов, всем несущих зло:
Будь жаба это, моль, змея иль крот;
Я Пестрый Дудочник – так всяк меня зовет.
Намотан был – тут все заметили – на шею
Шарф длинный: красно – желтые цвета,
Такие же, что и в одежде всей,
А на конце подвешена дуда.
По ней он пальцами перебирал,
Как будто мысленно играл;
Казалось, что служил шарф скрепой
Одежде старомодной и нелепой.
- Хоть беден я – недавно сам
Меня Тартарский Чингиз-Хам
Отряды комаров призвал изгнать,
И с помощью моей царь Азии Низам
Мышей-вампиров злых сумел унять.
Тех грызунов, что держат вас в плену,
Немедля истреблю я рать,
Коль тыщу гульденов отсыплете одну.
- Одну? Хоть пятьдесят! - Так, не страшась затрат,
Кричат согласно Мэр и Магистрат.
VII
На улицу пошел дударь
С улыбкою широкой –
Он знает силу мрачных чар,
Что в дудке спят глубоко.
Легко, как музыкантов царь,
Чтоб дунуть, губы он свернул,
И синью взгляд его сверкнул,
Как соли кто в огонь метнул.
Едва три такта прозвучало –
Все слышат, будто войско заворчало.
Ворчанье переходит в ропот,
А ропот – в страшный, громкий топот,
И чьих-то ног ужасный грохот.
И крыс из всех домов идут полки –
Там крысы, крысы, крысы – и малы и велики –
Кто в рыжей шерсти, в сером кто наряде,
И юркие юнцы, и старики, толсты,
Отцы и сыновья, племянники и дяди,
Идут гуртами, длинные таща хвосты;
Сестра и брат, мужья и жены
Бегут за дударем, заворожёны.
Идет вниз Дудочник, и дудка плачет,
А крысы всей толпой проворно скачут.
Так шли, пока всех быстрый Везер
Не проглотил – один лишь убежал –
Крысеныш, толстый, будто Юлий Цезарь;
На берег выбрался, в уме готовя весть,
(Ведь книги он жевать предпочитал)
Которую в Крысляндию решил донесть,
Так рассказав: - Едва дуда запела,
Вдруг вижу холодец, от жира белый,
Еще – как яблок урожай, отменно спелых,
В давильню, чтобы делать сидр, бросают смело;
Как будто где - то маринад сварили,
Или с вареньем банок гору вскрыли,
Иль из бутылок с маслом вытащили пробки,
Иль вкусный кекс достали из коробки.
Как будто слышу сладкий глас
(Милей, чем звуки лиры и псалмов
Запел) : - О крысы, здесь для вас
В коптильне целый мир готов!
Вам можно – даже нужно – двинуть дружно,
Чтоб завтрак обрести, обед и ужин!
Как будто с печки отскочила крышка,
И светится внутри огромнейшая пышка,
В вершке лежит, меня маня,
И слышу, шепчет: - Съешь меня!..
Вдруг Везера вода вокруг меня!
VIII
Вам слышать бы, как Гамельна народ
Звонит в колокола – тут камень в пляс пойдет!
Мэр осмелел: - Теперь свернем мы горы!
Срывайте гнезда, забивайте норы!
Скорее призовите мастеров,
Починим все, чтоб не было во граде
Следа от крыс! - Тут в шутовском наряде
Подходит Дудочник, толкуя о награде:
- Мой гульденов мешок уже готов?
IX
Как! Тыщу! Мэр уже не рад,
Вздыхает грустно Магистрат.
Они на радостях устроили банкет,
Весь истребили Мозель и Кларет;
Из этой суммы хватит половины,
Чтоб бочками наполнить погреб винный.
Отдать все побродяжке странной расы,
Что нацепил плащ желто-красный!
Мэр говорит, мигнув разок:
- Конечно, видеть каждый мог,
Как крыс на берег твой манок
Призвал и к гибели увлек;
И раз ты выполнил зарок,
На – выпей тут на посошок,
И вот две жареные утки,
Чтоб пусто не было в желудке,
А гульдены – то были шутки.
Срок экономить нам настал;
Не тыщу – хватит и полста!
X
Ста в гневе Дудочник кричать:
- Без шуток! Я не стану ждать!
Я обещал уж быть на ужин
В Багдате – там я больше нужен;
Деликатесами меня накормит повар пухлый
За то, что не оставлю на Калифа кухне
В живых ни одного из скорпионов.
Там не нарушат обещаний и законов!
У вас, обманщики, просил не миллионов!
Для жадных, что меня вогнали в гнев,
Найдется в дудочке иной напев!
XI
Как, - Мэр воскликнул, хмуря брови, -
Теперь я повару стал ровней?
Порочит праздный сквернослов –
Такому бы гонять ослов!
Ты угрожаешь, клоун, нам?
Дуди, пока не лопнешь сам!
XII
Опять ступил на мостовую
Дударь, дуду прижав к губам
(Как инструмент изящен, прям!)
И трижды дунул (музыку такую
На воздух бросит только лучший музыкант,
Немалый свой использовав талант).
И слышно лепетанье, будто ликованье,
Огромных толп скаканье, кувырканье,
Как будто маленькие ножки одели новые сапожки,
Бегут малышки по дорожке и напевают понемножку,
Иль будто стадо индюков расклевывает крошки;
Бегут мальчишки, девочки – на кудрях бант,
На щечках розы, локоны льняные,
Как жемчуг – зубы, глазки голубые,
Все детки Гамельна, любимые, родные –
Скача и прыгая, в веселии великом
За музыкой бегут, всех оглушая криком.
XIII
Мэр онемел, совет же в изумленье
Стоял, как будто обращен в поленья;
Махнуть и крикнуть им невмочь
Детишкам, что уходят прочь;
Дрожат и видят – сын и дочь
В толпе бегут за дударя спиной.
Страдает Мэр, от страха сам не свой,
Хватается за сердце Магистрат дурной,
Смотря, как Дудочник дорожкою прямой
Туда, где Везер бьет волной своей,
Вел беззащитных маленьких детей.
Но тут он повернул направо
Всех к Коппельберг-горе направив
(А дети всей спешат оравой
С веселым смехом, песней бравой).
Им до вершины не дойти!
Но нет, он стал на полпути
И дудку книзу опустил.
И тут внезапно – верь не верь –
Открылась средь утесов дверь,
Как будто был там грот, для нас неведом;
Идет дударь туда, а дети следом.
Едва последний забежал,
Как дверь похоронил обвал.
Сказал я – все? О нет, соврал немножко:
Один был хром и не успел вбежать;
С тех пор был грустен мальчик – хромоножка
И, если спросят, так мог рассказать:
- Мне скучно в городе, когда друзья ушли!
Оставшись на поверхности земли,
Единственный навеки я лишен
Тех радостей, что открывал нам он.
Сказал – идем мы в ту страну –
Она от нас на пядь одну
Отделена – где воды льются и кусты
Рождают неземной красы цветы,
И вещи там чудны и непросты;
Павлина там прекрасней воробей,
Собаки лани мягче и добрей,
Без жала там медовая пчела,
У лошадей – орлиные крыла…
И вот, поверил я когда,
Что исцелится хромота -
Тут дудочка окончила играть
И у горы остался я стоять,
И стал тогда рыдать и умолять –
Напрасно! Все хрома моя нога,
И та страна отсюда далека!
XIV
Эх, Гамельн, не качай башкой!
Кому на память не взбредет,
Что в Царство Божие ведет
Для богачей столь узенький проход –
Верблюду легче влезть в игольное ушко!
Шлет Мэр на север, юг, на запад и восток,
Где б Дудочник нашелся, слов пролить поток,
Просить прощенья и давать залог любой,
Дать злата обещая, сколько сам возьмет,
Лишь обещал бы, что простит обсчет
И приведет детей домой.
Искали долго; силы больше нет,
А Дудочника не найти и след.
Тогда вменил законникам Совет
Все документы датою двойной
При составлении отныне заверять
И, сколько дней минуло, вычислять
«После того, что Дудочник свершил
В июня день двадцать второй,
В тринадцать сотен семьдесят шестом году».
И, чтобы не забыть беду,
Дорогу ту, что их детей лишила,
Отныне Пестродудочной именовать решили;
Но вздумай там сыграть на дудке пришлый кто-то -
Вовек ему не отыскать работы.
Не смеют ни кабак и ни таверна
Весельем чинность той дороги нарушать;
Поставили колонну у засыпанной каверны,
На ней всю повесть можно прочитать;
Витраж сменили, что в Большом Соборе,
Чтоб и картина выражала горе,
Напоминая об ужаснейшей из краж;
И посейчас еще целы колонна и витраж.
Еще сказать забыл рассказчик ваш:
Что в Трансильвании горах встречали племя,
Хранящее привычек странных бремя,
Не местные манеры и наряд;
Туземцы же о них всем говорят:
- Явились предки их из горной тьмы,
Подземной, тайной, зачарованной тюрьмы,
Где протомились много злых годин;
Туда увел всех странный господин
Из города прозваньем Гамелин,
Но как, когда – не помнит ни один.
XV
Ну, Вилли, мы с тобой не будем шутки
Шутить над встречными – особенно кто с дудкой;
Неважно крыс они, мышей для нас изгнали –
Мы выполняем то, что обещали.
-----
Это наиболее известное сегодня в англоязычных странах (примерно как «Конек-Горбунок» у нас) стихотворение Броунинга. Написано оно для сына актера Вильяма Маккриди в 1842 г.
***
Епископ при смерти
(как он заказывал свое погребение в церкви св.Праксидии).
Рим, 15.. год.
Суета, сказал мудрец, все суета!
Приблизьтесь к постели, рядом станьте.
Ну где же Ансельм? – Вы сыны или родичи –
Ох Господи, увы моей бедной памяти!
Была она многих мужчин достойнее,
И старый Гендольф завидовал жены моей прелести,
Но в прошлом осталось прошедшее,
И давно опочила она, а я стал епископом…
Потому помните, что жизнь – это сон.
Что она и к чему она? Я не ведаю,
Лишь чувствую, как вытекает жизнь каждый час
Из меня, покуда лежу в зале каменном,
И ощущаю умиротворение…
Покой! Церковь здешняя была местом убежища,
Тут и быть могиле моей. Здесь сражался я
Не жалея ни зубов ни ногтей, за благо ближнего…
- А старый Гендольф обманул меня, хитрая бестия!
Камень хорош, им с юга доставленный,
Коим прикрыл он своё стерво, прости Господи!
Но и моя здесь келья не тесная,
Можно видеть край кафедры проповедника,
И часть хоров – сиденья тихие,
А сверху купол – жилище ангелов,
Где солнечный свет в стёклах множится.
Здесь быть и гробнице моей
Из базальта прочного; окончу путь свой
В некоей скинии, в окружении
Девяти колонн – пусть попарно стоят
И в ногах последняя, где сейчас Ансельм.
Все из редкого мрамора, цвета персика
Пышного, искристого, как дорогое вино.
- Этот старик Гендольф с его гробницею
Из мрамора, как лук слоистого –
Пусть он будет виден мне! – Цвета персика,
Розово- непорочного! Дорого достался он!
В год, когда в церкви бушевал пожар –
Сколь многое спасено, а не утрачено!
Сыновья! Дождавшись смерти моей,
Раскопайте пруд при винограднике,
Там, где стоит пресс масляный
И найдете на дне – о Господи!
Нет сил терпеть! – в листве закопанный,
Сохраненный в ветвях оливковых
Ляпис-лазури кус – о Боже праведный!
Большой, как голова еврея отсеченная,
Голубой, как вены на персях Богородицы…
Сыны, все завещаю вам, моим наследникам,
И отличную виллу Фраскати с термами,
Потому – пусть лежит та глыба меж колен,
Подобно тому, как в церкви Иисусовой
Держит Господь в руках шар земной!
Останется Гендольфу смотреть да завидовать!
Годы наши, как челнок, бегут,
Умирает муж, и не найти следов…
Велю гробницу делать из базальта черного,
Вдвое темнее, чем nero attico,
Ибо лучше вам фриза не выдумать,
Чтоб украсить место упокоения.
Обещайте сделать рельеф бронзовый
Панами и Нимфами украшенный,
Также треножниками, вазами и тирсами,
И Спасителя, говорящего проповедь Нагорную,
Святую Праксидию во славе её,
И Пана, Нимфу обнажающего,
И Моисея со скрижалями… Но вижу я,
Совсем меня не слышите! Ансельм, что задумали?
По смерти волю мою нарушить надеетесь,
И сделать гроб из травертина бедного,
Чтобы Гендольф из склепа подхихикивал!?
Нет – уважьте меня – все из яшмы сделайте,
Из яшмы, клянитесь, иначе разгневаюсь!
Жаль оставить мне ванну мою, зеленую,
Из цельного куска, как фисташковый орех –
Но ещё яшма в мире сыщется…
Благосклонна ко мне святая Праксидия,
Для вас лошадей ли не вымолю,
И старинных свитков греческих,
Иль девиц с бедрами округлыми?
- А когда будете писать эпитафию,
Изберите Туллия латынь изысканную,
Не ту безвкусицу, что у Гендольфа выбита;
Туллия, мастера! Ульпиан пред ним никто!
Вот так отныне хочу покоиться
Я в церкви моей века целые,
Слушая звуки литургии божественной,
Наблюдая вечный обряд причастия,
И свет свечей восковых, и чувствуя
Сильный, густой, волнующий дух ладана!
Не как сейчас лежу, умирающий
Медленно, будто жизнь вытекает каплями,
Ладони сжав, будто держу посох пастырский,
Ноги вытянув, будто земли коснуться могу,
И одежды мои последние
Уже легли скульптурными складками.
Вот свечи гаснут, и думы странные
Входят в меня, и шумит в ушах,
Будто жил я уже до сей жизни земной,
И о папах, кардиналах и епископах,
О святом Праксидии и его Нагорной проповеди,
И о матери вашей, бледной, с очами говорящими,
И о новонайденных урнах агатовых
Свежих, как день, и о мрамора языке,
Латыни ясной и классической…
Ага, ELUCESCEBAT говорит наш друг!?
Нет, Туллия, Ульпиана в крайнем случае!
Тяжел был мой путь и короток.
Весь ляпис, весь, детки! Иль Папе Римскому
Все отписать? Сердца не ешьте мне!
Глаза ваши, как ящерицы, бегают,
Блестят, как у покойной матери,
Не задумали вы разъять мой фриз,
Изменить мой план, заполнить вазу
Гроздьями, маску добавить и терм,
И рысь привязать к треножнику,
Дабы она повергла тирс, прыгая,
Для удобства моего на смертном одре,
Где лежу я, вынужден спрашивать:
«Жив ли я или умер уже»?
Оставьте меня, оставьте, негодные!
Неблагодарностью вы меня измучали,
До смерти довели – желали этого,
Богом клянусь, желали этого!
- Почему здесь камни крошатся,
Проступает пот на них, как будто мертвые
Из могил наружу просачиваются –
Чтобы мир восхитить, нет боле ляписа!
Ну, идите же! Благословляю вас.
Мало свечей, но в ряд поставлены.
Уходя, склоните головы, как певчие,
И оставьте меня в церкви моей, церкви убежища
Где смогу в покое я посматривать
Как Гендольф из гроба ухмыляется –
До сих пор завидует, так хороша она была!
-----
Может вызвать удивление, отчего у иерарха многочисленные сыновья – ведь монахи и священники связаны обетом безбрачия. Следует помнить, что в те времена административные должности в Церкви (епископов, викариев, настоятелей) обычно занимали знатные аристократы лет за сорок. К зрелым годам они успевали в миру родить наследников, приобрести большой опыт управления, который и требовался на этих должностях. Формально давая монашеские обеты, зачастую они продолжали владеть дворцами, крепостными, имели любовниц («князи церкви»).
Церковь св. Праксидии находится в Риме.
«Камень, как лук слоистый» - чиполлино, итальянский слоистый мрамор.
Ляпис – лазурь – поделочный камень ярко-голубого цвета; самый большой кусок такого камня в Италии находится в церкви Иисуса (Рим).
Nero attico – итальянский черный мрамор.
Рукописи (древне) греческие – модный в эпоху Ренессанса предмет коллекционирования.
Травертин – обычный римский камень-известняк.
Тирс – жезл, с которым изображают древнегреческого бога Диониса (Вакха).
Терм – бюст на квадратной в сечении колонне (так изображали в древнем Риме бога Терминуса).
Туллий – римский оратор, представитель классического латинского языка и стиля Марк Туллий Цицерон.
Ульпиан – писатель более поздней эпохи ( 2 век н.э.), эпохи «поздней» латыни.
ELUCESCEBAT – поздняя форма латыни ( Цицерон сказал бы ELUCEBAT).
***
Протий
Здесь много бюстов – на десятки счет,
Полувождей и четверть-императоров черед:
Венки лавровые и плеши посреди,
Кольчуги с узколобою Горгоной на груди.
Вот детский лик средь них, потешно – одинок,
В ребенка волосах фиалковый венок,
Как будто тяжесть лавров он снести не мог.
Читаем: «Протия правленье увенчало
Империи Христа преславное начало.
Рожден в Византия порфировых дворцах,
Могучий, гордый, правил в пеленах;
Малейший вздох его груди звучал подобно грому
В пространствах сумрачных Империи огромной;
Едва разнесся слух, что он пропал –
Провинции накрыл восстаний вал;
Но был он вынесен победно на балкон,
Чтоб видела страна, покой был возвращен.
Цвет гвардии пред ним навытяжку стоял:
Кому махнет рукой – тот будет генерал.
Он рос и хорошел день ото дня,
Сложеньем, ростом, свежестью пленял,
И греческие скульпторы, взирая на него,
В восторге обрели лет древних мастерство;
И мудрецы уже трудились, собирая
Все виды знания, в том пухлый оформляя;
Художники сошлись держать совет большой –
Как выразить одним мазком, одной чертой
Искусство все: пусть, как цветущий сад,
Он будет щедрым в выдаче наград:
Нам кажется, любой, кто б ни взошел на трон,
Красой, и мудростью, и силой наделен;
Мир в буквы имени его влюблен, целует след».
Стой! Пропустил страницу? Но отличий нет,
Лишь имя новое. Хронист ведет рассказ,
Как в тот же год, в такой-то день и час,
Ян Паннонийский, широко известный
Ублюдок кузнеца, тот, что рукой железной
Империю от жребия на время смог спасти –
О власти возмечтав, корону сжал в персти
И шесть лет проносил. ( Им были сметены
С нас диких гуннов руки); но потом сыны
В вино ему подлили что-то - о, набита колея,
Вновь смена власти. Но постой! «Пусть не уверен я,
Но (вставил комментатор), ничего не скрыв,
Все слухи приведу: остался Протий жив,
Ян отпустил его. И северной страной,
При варварском дворе привечен он; слугой,
Затем учителем детей он был, а возмужав,
Командовал псарями; несомненно, прав
Я, полагая, что трактат «О гончих псах»
Им сочинен. Пусть текст исчез в веках,
Но в каталогах значится. Потомок древней расы
Во Фракии (то слух) монахом в черной рясе
Почил. Ну, говоря иначе, старости достиг.
А вот и Яна Кузнеца глава. Суровый лик,
Медвежья челюсть; хмурый взор хранит навек
Гранит. Се – узурпатор трона. Что за человек!
------
Все имена вымышлены. Замечу, что скульптура римской эпохи отмечалась исключительным реализмом; если даже император был страшен, как дикий зверь – таким его и вырезали в мраморе.
Моя последняя герцогиня*
(Феррара)
Здесь, на стене, вы видите портрет
Моей последней герцогини…Нет
Сомненья, что удачный…Как живая,
Стоит она… Признаюсь, уповая
На фра Пандольфо, я не прогадал…
Извольте сесть… Я мастера назвал
Намеренно по имени… Ведь эта
Работа не известна людям света…
Портрет велел завесить я… Лишь вдруг
На миг открою… Как для вас, мой друг…
Вглядитесь в очи… Страстная, немая,
Чарующая бездна… Понимаю,
И вы не первый так удивлены…
Так вот, ее черты оживлены
Той нежностью, причина для которой
Не я, супруг, а живописца взоры!..
Он говорил: запястий красоту
Жаль прятать в складках шелка… Всю в цвету
Зарю ланит над белой ночью шеи
Не чаю передать… Его затеи
Галантные любезны были ей…
Она была… как вам сказать… сильней
Отзывчива, чем должно… Все ей чудо,
Куда ни глянет… А глядела – всюду!
Да, сударь мой, все было ей равно:
Залог моей любви – и луч в окно –
И вишен горсть, врученная не в меру
Услужливым глупцом, - и ослик серый,
Когда каталась в парке… Все подряд
В награду получало нежный взгляд,
Как будто не был наивысшим даром
Мой девятисотлетний род… Недаром
Негодовал я… Будь я злоречив,
(Я не таков) , умей ее порыв
Унять словами: «Сильно не по нраву
Мне то и это, глупую забаву
Извольте-ка, сударыня, пресечь», -
И выслушай она такую речь,
Не пропустив между ушей – прощенья
Прося! – и то инее было б униженье,
А униженья – не по мне… Она
Мне улыбалась… Но кому ж она
Не улыбалась?.. Это положенье
Усугублялось… Все распоряженья
Я дал… Отулыбалась… Чтоб стоять
Здесь, как живою… Не пора ль опять
Спуститься вниз, к гостям?.. Тот щедрый нрав,
Каким повсюду славится ваш граф,
Порукою, что спор наш разрешится…
Но, повторяю, я решил жениться
Отнюдь не ради денег… Эй, куда ж?..
Пойдемте вместе!.. Вот любимец наш –
Нептун, отлитый в бронзе… Право слово,
Взгляните, как скрутил коня морского!..
* перевод В.Топорова
Там в городе и здесь на вилле
(Суждения одного утончённого итальянца)
Будь у меня столько денег, чтобы трещал кошелёк –
Я б перебрался на жительство в маленький хоть городок,
В домике счастье изведал, смотреть бы в окошко я смог!
Зрелища, люди – о Бахус! – даже хоть слышать – пускай!
В городе время летит, в городе праздничный рай:
Нет, ты на вилле предгорной, будто зверь в клетке, дичай!
Ну-ка, на нашу взгляните! Застряла, как рог у быка,
В гребне горы одинокой, голой, как скотья башка;
Есть лишь кусты, да такие, что вряд ли сорвать с них листка.
- Сам я порой проверяю – не покрылась ли мехом щека.
Город, о город – площадь с домами? Да ну?
Зданья блестят как творог, всюду радость, куда ни взгляну!
Ровным квадратом стоят – не выпадет дом ни один;
Люди – кто ходит, болтает, кто мчится у спешки в плену;
Зелёные ставни закрыты – солнце спешит в вышину,
Вывески, знаки на лавках, блеск их опрятных витрин.
Вилла! Пусть в марте кончается всюду зима –
Рыхлый снег тает лишь в мае на склоне холма;
Скот по ухабам тут бродит, навозом всю пашню покрыв;
Горы - как в копоти, серы, и корчатся ветки олив.
Не лучше ли в мае? Ужели? Сразу наступит жара,
Только апрель отзвенит – и солнце изводит с утра,
Озимь блестит изумрудом, стебли подняв на вершок,
Дикий тюльпан трубкой встал, выдув яркий кровавый цветок:
Вот колокольчики луга – их дети снесут на торжок.
Разве на площади жарко? Там плещет и бьётся фонтан!
Ночью он льётся, поёт; днём средь радуг пены ураган.
Рыбьи хвосты завивая, кони малый метут океан,
Дева меж них на ракушке – стыд шаловливой не дан,
Пусть только водоросль лентой обвила белеющий стан.
Скучно на вилле, нет зрелищ, хоть от тоски удавись –
Разве что в небо торчащий, как Смерти коса, кипарис!
Да, говорят, светляки тут прелестны: ночью клубятся в полях,
И коноплю отрясают – до вони, до звона в ушах!
В августе и сентябре здесь цикады навязчива трель,
Пчёлы с жужжаньем занудным тревожат смолистую ель;
Но пощажу вас – ни слова про засуху или метель.
В городе церкви: проснёшься – слышится благостный звон,
Уж дилижансы гремят – никак не закончится он!
Новости, слухи бесплатны – сами спешат на поклон.
Смотришь – тут лекарь прибрел, кровь отворяет, зуб рвёт,
Там Пульчинелло на рынке громко трубит и орёт;
Почта – ну просто театр, не сыщешь картины живей:
Вот объявленье – сегодня расстрелян отряд бунтарей;
Выше – сам Архиепископ посланием выбранит нас;
Ниже, со львом и короной, герцога новый указ!
Или сонет в обрамленье цветов: мол, восхищаемся им –
Вечен такой-то, как Данте, Петрарка, Боккаччо и Иероним,
«Боле того, - гремит рифма, - до Павла он ризы достал,
Шесть Слов о посте написал, как раньше никто не писал!»
Полдень – процессия входит! Дева Святая над ней –
Шёлк одеяний сверкает, а в грудь вонзены семь мечей!
Бум-бам-бом – бьёт барабан, трубы трубят – ту-ру-ру,
Ноги пускаются в пляс: нет радости большей в миру.
Но что за цены – мой бог! Соль в обложенье двойном,
Масла не купишь, а сколько на въезде сдерут за вино –
Страшно и думать. Мне вилла, не город, досталась.
Нищим нет выбора, только – какая же жалость!
О! – вышли священники важно, монахи в глухих клобуках,
Грешники в белых одеждах, жёлтые свечи в руках,
Первый со стягом, второй несёт крест, сам в покаянья цепях;
Стража толпу оттесняет, в бунтовщиках сея страх.
Бум-бам-бом – бьёт барабан, трубы трубят – ту-ру-ру,
Площадь весь день наблюдай: нет радости большей в миру!
Свидание ночью*
Море серо, а кромка земли черна,
Серп луны над водой и желт и широк,
И юркие волны, спросонья кружась,
Плетут за кормой дрожащую вязь,
Когда в бухте в шуршащий и влажный песок
Я врезаюсь упругим телом челна.
С милю берегом; вот и поля наконец –
Три, одно за другим; воздух солью пропах;
Темной фермы окно; стук по стеклу.
Спички синяя вспышка вонзится во мглу,
И чуть слышный ответ, в нем радость и страх,
И биенье согласное слитых сердец.
*перевод Э. Линецкой
Расставание утром*
Из-за мыса море проглянет, маня,
Над горою лучи – дня торжество,
И прямой золотится путь для него,
И круженье насущных забот для меня.
*перевод Э. Линецкой
***
Моя звезда
Все, что я узнал
О звезде одной –
Сеет, как кристалл,
Всюду свет живой:
Алый мечет дрот,
Синий – вслед за ним;
Друг ко мне придет,
Той звездой маним,
Чтоб я к ней летел не один, а с ним!
Скроет свой бутон, смолкнут звуки лир,
Вам, друзья, дивиться Сатурну-кораблю.
Пусть звезда друзей велика, как мир -
Моя лишь мне открыта, и я ее люблю.
***