В карельских перевалах
Старик жил одичалый.
У мыса небольшого
Стоял убогий кош.
В деревнях лешим звали
И оборотнем старым,–
Да по опушке сердца
Лесного не поймёшь.
То место обходили:
«лобастого угодье!».
Боялись с нелюдимым
Увидеться в лесу.
Но с озера, бывало,
Сетей топя поводья,
Видали как он чешет
Линявшую лису.
Бывало, накликали
На старца вещи злые,
Неурожай ссылали
И птиц домашних мор.
Но после того случая,
Когда мальчонку вывел,
Решили, что их козни –
Напрасный наговор.
Тот говорил мальчонка,
Как с узкой сбился тропки,
Как повстречался в чаще
Разросшийся олень,
А рядом мхобородый
Стоял дедочек с норкой,
И на огромном волке
Свою покоил тень…
Он жил там очень долго,
Никто не помнит точно,
Но как-то за тем лесом
Случился белый дым.
И показалось пламя,
И лес и днем и ночью
Неделями ломился.
Был мыс не тронут им.
И всё мыс оставался
Неуязвим для искр.
Там люди отдыхали,
Тушившие пожар,
И видели, как бегал
Старик, сжигая икры.
Его тянули в лодку –
Он руки разжимал.
Все смылось ливнем вскоре.
Но на лесном овраге,
Окруженное солнца
Сияющим венцом,
Застывшее в безумстве
Пресекшейся отваги,
Открылось взорам впалым
Чумазое лицо:
Улыбкой неширокой
На возвышеньи пепла,
Среди скелетов черных
И белых дымных влас,
Не тронувшие слезы
Горячих щечных желвов
Ссыхалися со скулой
У неподвижных глаз.
Отдали дань молчаньем,
Закрыв седые очи.
Когда вернулись к месту
С охапкою лопат,
Заметили с испугом,
Что труп за время ночи
Покрылся юным лесом
С макушки и до пят…
Все это бы забылось,
Но в камне берегов,
Усталом и точеном
От волн и едких брызг,
Сквозь мифы и поверья
Карельских стариков
Стоит перед глазами
Высокий самый мыс.
Сентябрь 2005
Отцу