Она сидела через два столика от меня. А я, разглядывая в зеркале её отражение, переполнялась жгучей, почти нестерпимой завистью.
Перед ней стояли нетронутая чашка кофе и маленькое пирожное. Она была в том неопределенном возрасте, когда нарисованные 60 могли вполне оказаться 70 или даже 80. Лицо её, похожее на печеное яблоко, было оживлено, поэтому морковный румянец на скулах выглядел почти натурально. Тонкие, видимо уже бескровные, губы были ярко подведены малиновой помадой, крутые брови, за неимением собственных нарисованные черным карандашом, то и дело взлетали к восхитительному рыжему парику. Глаза были бледно-голубыми, почти прозрачными, но лучились такой яркой, такой откровенной, такой почти неприличной радостью, что у меня от зависти сводило скулы. Она беседовала. Мне не было слышно, о чем она говорит, но по движению её лица и плеч было ясно, что она кокетничает и пользуется успехом.
Я поспешно дожевала свой бутерброд, отставила безвкусный кофе и пошла к выходу. У двери я оглянулась на неё, чтобы еще раз испытать это болезненное, почти физическое чувство зависти. Видимо, я смотрела слишком откровенно, настолько, что пожилой бармен кинул на меня вопросительный взгляд. Я испугалась, что она тоже заметила. Но ей было не до того. Она, то повышая мелодичный, чуть дребезжащий голос, то спускаясь до интимного шепота, продолжала свою беседу со спинкой пустого стула, стоящего напротив неё.