Он глядел на нее, как глядят на цветок у дороги,
Что возник, как мираж в предрассветной туманной дали,
И, казалось ему, что ее загорелые ноги
Не идут, а плывут не касаясь унылой земли.
И, казалось ему, молодое прекрасное тело,
Как в волшебном кино про пришельцев с далеких планет,
Подымаясь все выше, почти вертикально летело,
И звучали орган, пели скрипки и тихий кларнет.
Он в поту просыпался, ревнуя внезапно к соседу,
Приходившему, чтобы занять до получки рубли,
Потому что вели они долго живую беседу,
И, казалось, ему, что закончить никак не могли.
Он ее ревновал: к продавцам в магазине, к прохожим,
Улыбавшимся ей, и к шоферам в случайном такси,
К ясным солнечным дням и к осенним ветрам непогожим,
И к дождю, что всю ночь до утра за окном моросит.
Он давно распрощался с кудрями и легкой походкой,
И не строен, как прежде, но в свежей рубахе – герой.
И звучит хриплый голос все той же знакомою ноткой,
В час, когда на скамейке у дома присядет порой.
Но приходит она и тихонечко подле садится,
И тогда птичьим гамом взрывается пасмурный сад,
Вновь взлетает она, и в ажурной летит колеснице,
Как летала полвека, а, может быть больше, назад.
Ведь осталась она для него той же: легкой, летящей,
С нежной белою кожей и золотом пышных волос,
Так ее он запомнил – и знать не хотел настоящей,
Знать и верить - с тех пор много весен и зим пронеслось.
Потому что, как в трюме, парома на той переправе,
Что подорванный лег, навсегда на прибрежное дно -
Так за черными стеклами в старой массивной оправе,
Было в солнечный полдень и в лунную полночь темно.
А она, словно роза в саду припорошенном снегом,
Что увяла в мороз, не успев до конца расцвести,
Счет годам не вела, не следила за времени бегом,
Не пыталась пришпорить, зажать в своей хрупкой горсти.
И смиренно сносила: лишенья, нужду и невзгоды,
Все прощала ему, лишь положит на руку ладонь,
Потому что несла рядом с ним через трудные годы,
Словно дар драгоценный, любви негасимый огонь!