ДиГ

 
 Он стоял в позе маленького, несчастного мальчика Давида, уписавшегося при виде Голиафа. И так же неожиданно для всех, и, прежде всего для себя, уложил свое чудовище. Монстр был похож на симпатягу из кинофильма "Чужие". Чудище, к тому же, напоминало своими чертами его первую недостижимую, а потому несчастную, любовь глядящую на моего Давида с обложек глянцевых журналов и говорящую с ним из телеэкрана. Голос монстра состоял из ноток, присущих классному руководителю подростка, а повадки напоминали будущую тещу, которой, к счастью, у него еще не могло быть. Самое страшное, что вся кожа чудовища была покрыта отвратительными угрями, что напоминало Давиду уже его самого. А уложил наш мальчик своего противника словом. Слова - те же камни, а наш страх - праща. Он просто испугался, а недержание было всего лишь непроизвольным отвлекающим маневром, который окончательно убедил всех окружающих, в том числе монстра, а главное, и его самого, (можно называть его героем, хотя, какой он герой?) в его беспомощности.


Конечно, Голиаф хотел только одного, предупредить Давида о том, что в его жизни что-то не так. Одно его появление за серебряным окном, собственно, о том и говорило. Но откуда Давиду было знать об этом, ведь говорили они на разных языках! Он не спрашивал себя, откуда появился его противник, в тот момент ему было очень страшно и совсем чуть-чуть стыдно, ведь все заметили насколько ему страшно.

Голиаф сделал шаг к подростку, и серебряное окно мелко задрожало. Кто придумал эти блестящие осколки, поднимающиеся с земли вверх и соединяющиеся в нечто целое, в котором можно увидеть себя и испугаться? О чем этот кто-то заботился, работая над своим изобретением? Он хотел, чтобы окружающие посмеялись над Давидом, а он сам сошел с ума от ужаса или его целью было не более чем показать, как все плохо было в прошлом, как отвратительно сейчас и как может быть мерзко в будущем? Разве можно задуматься об этом, когда Голиаф делает второй шаг, стремясь сожрать тебя, чтобы окончательно стать тобой и сделать тебя частью себя?

Давид мог бы сказать «изыди!», что повлияло бы на монстра не больше чем взрыв атомной бомбы в Антарктиде на солнечную активность. Он мог бы пролепетать «не надо»… обращаясь с просьбой остановиться к тому, что не имеет не только тормозов, но и управления. Конечно, Давид мог бы сказать «помогите», и ему бы помогли, тем заставляя монстра только еще больше увеличиваться в размерах. Был, так же, вариант спалить монстра из огнемета, но папа Давида был пожарником и привил мальчику граничащую с паникой осторожность в обращении с огнеопасными предметами, потому огнемета у него не было. К тому же зажаренное чудовище не стало бы пугать Давида меньше, чем сырое. Вариант споить монстра, найти с ним общий язык и разжалобить тоже отпадал…

Если бы Давид знал, что чудище только вестник и бездумный, формальный исполнитель того, о чем предупреждал своим появлением, он бы не растерялся, и осознанно предпринял необходимые действия, а так, все вышло совершенно случайно. Уже полностью отчаявшись и смирившись со своей участью, Давид испытал странное, болезненное любопытство. Ему страстно захотелось узнать, как именно приближающийся Голиаф собирается его употребить? Можно даже сказать, что он, стоя перед серебряным окном в жалкой позе, ссутулившись и сведя слегка подогнутые коленки, предвкушал этот момент, представляя себе картины, одна страшнее другой. Он чуть ли не смаковал приближающееся поражение, ведь во время происходящего и после у него уже не было бы такой возможности… На одной картине монстр просто подбегал к нему, отрывал голову, отбрасывая ее далеко в сторону, и она летела за видимый Давиду не далекий горизонт, напоминая комету с кровавым хвостом, а тем временем Голиаф с тяжелым, низким рыком хватал его обезглавленное тело и перекусывал пополам. На другой картине монстр проявил себя как бессовестный насильник и, практически, педофил, и, перед тем как съесть Давида, организовал ритуал посвящения подростка в жертву счастливой ковбойской любви. Третья картина показала Давиду как именно использует Голиаф все те орудия пыток, которые ему когда-то показывал на экскурсии по историческому музею классный руководитель. В воспаленном воображении подростка возникли даже газовые камеры, прыжки-с-парашютом без парашюта, реки лавы и глубины океана… Вот Давиду и стало любопытно, что именно захочет сделать с ним чудище, и потому он спросил:

- Чего ты хочешь?

В результате монстр превратился сначала в облако серого тумана, затем в красивого, статного мужчину в возрасте тридцати лет, отдаленно напоминающего Давиду то ли его умершего деда, которого Давид очень любил, то ли его прадеда, изображения которого он видел, просматривая содержимое старого жесткого диска времен третьей мировой. Только на тех изображениях не могло быть этого нового небоскреба, достигающего стратосферы, на крыше которого располагались стартовые площадки для орбитальных магнитопланов. Этот небоскреб только начинали строить. А девушка рядом с мужчиной, она чем-то напоминала Давиду его несчастную и недостижимую любовь, только была она не такой глянцевой и заретушированной. Черты ее лица были не столь тонки, а фигура не столь совершенна, зато на изображении было очень хорошо видно, что она и этот мужчина очень друг друга ценят и любят. Об этом говорили их улыбки, и теплые огоньки в глазах, когда они смотрели друг на друга, и даже одинаковые футболки. На одной из них было написано «Я познакомился с ней в Вирте», а на другой «Я познакомилась с ним в Вирте», и стрелочки под надписями указывали в сторону партнера, меняя направление в том случае, если мужчина и женщина перемещались относительно друг друга…

Что и говорить, Давид расплакался. Конечно, от радости, но не потому, что остался жив, а потому что наконец-то получил ответ на свой вопрос, который даже не мог раньше задать, потому что не знал, что ему это необходимо.

Так мой Голиаф своим появлением в жизни моего Давида и своей гибелью от его случайного камня-вопроса, превратил прошлое в начало будущего, а не в конец возможного.