Хирел кирпич и старилась броня.
Осмыслив безразличие позора,
туман осел росою на заборы,
зевотою на грани бытия.
Но гнус гудел, и в этом заунывном,
тоскливом бестолковом и родном,
кузнечик выводил травинкой длинной
сонату для игрушки заводной.
Уснул скрипач, что век трубил отбой,
я стал искать слова для оправданья,
но ты вошла ущербом мироздания,
и нет мне аппеляции иной.