Дождь лил и лил... дождь клокотал и чавкал,
захлёбывался днём... стучал из тьмы.
Был нянькою моей, был гувернанткой,
моим был надзирателем тюрьмы.
Три дня рыдал, с надрывом, беспощадно
инстинкты заглушал, коверкал мысль,
мне выбор оставлял: забиться чайкой
над брызгами или посеять рис,
китайцу уподобившись. Ни шагу
не делая из кельи за порог,
чихала я бесцветной вязкой влагой
и непрерывно кашляла в платок.
Но сам себе не рад, промокший, хлипкий,
мой май не отступал, был тут как тут,
он проводил смычком по нервам скрипки,
не узнавая струн... был всех простуд
виновником, истоком аллергии,
пылая в ней, как пламенем камин,
он в гландах повисал пудовой гирей,
и высыхал от жажды, всё умыв.
Взывая к воле, узницей смиренной,
каменотёсом — славя изумруд,
я в кисти зажимала кисть сирени
как средство от недугов и простуд,
как благородный рыцарь, давший клятву
вперёд идти, сражаясь до конца.
Так бились мы, истрёпанный с измятым,
живой с живым — два майских близнеца.