я рисовала ей черных птиц,
потом сама же
сидела ночью и вытирала
ей слезы. «ну, успокойся,
это только рисунки, ты же сама просила...»
и чувствовала, как теряю силы,
и все стирала
с пальцев сажу
черную черную черную
- нарисуй мне ворона
- надо ли?
они же злые,
они питаются падалью.
- нарисуй!
и я рисовала
иссиня-черные крылья.
сильные мы были, сильные.
но мне тогда уже было страшно,
посмотри – это все
могло быть нашим...
- посмотри,
я вся испачкалась в саже,
можно, я больше не буду
рисовать тебе черных птиц?
- рисуй!
рисуй!
самую черную, самую злую!
из-под ее ресниц
струились слезы:
- рисуй!
- хорошо, маленькая, хорошо, милая!
я нарисую,
только не плачь!
- это не ворон,
не обманывай! это грач!
- ворон,
это ворон...
боже мой, моя девочка...
боже мой...
- не упоминай его всуе,
рисуй!
и я ломала карандаши
и пальцы, но
все равно рисовала.
а ей все мало,
а ей – одно.
она говорила:
- спеши, спеши!
к утру нарисуй мне сто черных птиц,
пока еще небо не стало белым!
рисуй мне черным,
рисуй мне воронов!
я успела,
я нарисовала их десять десятков.
она сказала мне «надо же!»
она улыбнулась
так сладко
и мы уснули.
а утром
в моем альбоме – пустые страницы
белые...
и на губах вкус мела.
с тех пор мне по ночам не спится.
а она
улетела.
но ей там легко,
ей будет лучше
там, далеко –
с черными птицами.
с нашими
черными птицами
...