В тетитонином жилье
всюду мази и таблетки.
Книга «Двадцать тысяч лье...»
на корявой табуретке.
А эмблема у лекарств –
обвила бокал гадюка.
Гадость гнать посредством гадств –
изуверствует наука.
За стеной сосед шумит.
Нет - напился,- спал бы с миром...
Хоть пока не инвалид,
но он тоже трачен змием.
Тетю Тоню бьет озноб,
а она смеется только:
- У меня внутри сугроб.
Баба снежная – не Тонька...
Даже летом по жаре
вся в цигейке и ватине...
-Лучше в душной кожуре,
чем в холодной домовине...
Ходит трудно, как матрос
в крепкий шторм по пароходу.
- Ну, рассеянный склероз,
замастырим цирк народу!..
Соберется иногда
дошагать до гастронома.
Двадцать тысяч лье – туда,
двадцать тысяч лье до дома...
Шутит с теми, кто над ней
льет жалельные рыданья:
- Мой склерозанный рассей,
это так, недомоганье...
Улыбнется:
- Ё-моё!
Да катись оно все комом!
Было б небушко синё,
был бы хлебушек сладомым!
...Мне от роду семь годков.
Жаждет воли дух пацаний,
но кошмар чистописаний
дать мне волю не готов.
То есть прописи пишу
под присмотром тети Тони.
За окном – футбольный шум.
На плечах – ее ладони.
- Ты не ерзай, милый друг!
Все напишешь и тогда уж.
Левым крайним встанешь – ух!-
этим олухам покажешь...
...И синеют небеса.
В жизни все легко и ясно...
А на слове «мама» - клякса,
тетитонина слеза...