На две трети окно леденеет,
солнце в небо вмерзает, пока
окунает художник Кунеев
душу в водки бездонный стакан.
И вбирая, как губка сухая
алкоголь раз по десять на дню,
всех поклонниц безжалостно хает,
обрывая любовь на корню.
Есть такая, что ждёт и жалеет,
что приходит, бледна и тонка,
и в дверях застывает, немея,
обрывая подрубку платка.
На молчанье ответ: «Не мешай мне,
нам навряд ли ужиться вдвоём.
Брось, мне жалок не твой полушалок –
ты жалкА в полушалке своём.
Может ты для кого-то на зависть
хороша, только мне – не годна!»
И она, подхватясь, оскользаясь,
убежит. И, оставшись одна,
ёжась так, словно кто её высек,
зажимая в коленях ладонь,
вопрошая безгласные выси
залпом примет из чашки огонь.
Получив сей момент на вопросы
Пастернаковски точный ответ:
«За стаканчиками купороса
ничего не бывало и нет» (с)