КРЕДО
ГРУСТИНКА
С хрипотцой поет негромко
Сбитая пластинка.
А на кончике иголки
Спряталась грустинка.
С ней знакомы в мире близко
Дети да поэты,
Но о ней не знают диски,
И молчат кассеты.
И поет грустинка сладко
И чуть-чуть картаво,
Что минор поспорил как-то
С ми второй октавы,
Что нежней для грез несмелых
Нет благоуханья,
Чем акаций гроздьев белых
Легкое дыханье.
Что горит звезда, и в черни
Вечного простора
Чертит светом невечерним
Путь конквистадора.
Что ночует вздохов стая
В лавке антикварной,
И что песня молодая
Станет песней старой.
Что скрипят купюры строго,
Дескать, счастья мало.
А его не нужно много,
Нужно, чтоб хватало.
ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ
Нет причала у Летучего Голландца.
А хотелось бы – ну правда, хоть убей! –
Завязать с карьерой чертова засланца,
Быть как тысячи нормальных кораблей.
Из штормов выкручиваясь лихо,
Контрабандный кофе доставлять,
Хоть с какою-никакою кораблихой
Просто рядом ночку постоять.
Хоть с шаландой, провонявшей рыбой
От снастей до мыслей и страстей,
Старой, толстобокой и ворчливой…
Как у тысячи нормальных кораблей…
А однажды зорькой, рано-рано,
Повидать хоть раз, издалека,
Как – легка, тонка, дыша туманом –
Яхта улетает в облака…
Нет причала… Нет причала, братцы!
Все в портах такой пошел народ…
«Кто? Летучий? Гады вы, голландцы!
Гэць! Лети в свою Голландию, урод!»
Не сказать бесчувственному свету,
Как сердца у вечных странников болят!
Нет такой страны – «Голландия»! И нету
Кораблих. И яхты не летят.
* * *
Время бежит
по железному ржавому желобу –
чистое, быстрое время
дождем из небес
льется, смывая молитвы,
надежды и жалобы
в желоб, как листья,
окурки и пыльную взвесь.
Что там несется к ливневкам –
а может быть, к морю? –
станут разглядывать
разве поэт да дурак.
Палкой потычут –
и выловят чью-то историю.
А не: повезет –
значит, просто дырявый башмак.
КРЕДО
У каждого в жизни своя драгоценная небыль.
Я верю в такую – что врезана в скалы, как рана.
Там брызги порой долетают до самого неба,
как будто мольбы флибустьеров со дна океана.
Там волны живые горят на закатах рубином,
в сусальное золото их одевают рассветы.
А в солнечный полдень прибой забавляется с дивным,
столетья назад из глубин принесенным браслетом.
Дороже сокровища нет во дворцах и чертогах!
На нем каждый камень гранен не мечом, так кинжалом.
Ему на алтарь приносили, как дикому богу,
бессмертье души и любовь, благородство и жалость.
И вот он, в пронизанном солнцем стекле мелководья,
так невозмутимо, как в сердце версальской витрины,
сияет, играя, – настолько же ценный природе,
как солнце, прибой или скал обомшелые спины.
У каждого небыль своя.
Я не верю расхожим сюжетам.
И к людям иду Коломбиной – работать, на сцену.
А жизнью любуюсь, как этим бесценным браслетом,
который лишь в море нашел настоящую цену.
Точка RU
Ах, откуда тоска такая?!
Что-то сыплет из низких небес,
В лужах глинистых увязая,
Ветер прыгает, точно бес.
Дыры, ватники, боты, ушанки,
Покосившийся горб крыльца…
Видно, этой российской изнанке
Края нет, и не будет конца.
Проавосила век двадцатый,
Проскрипит двадцать первый… Эх!
Край юродиво-придурковатый,
Почему ты дороже всех?!
Время, прочь! Хочу заблудиться,
В безымянном присесть тупике.
Пусть тоска моя растворится
В этой смертной, вселенской тоске.
Сердце так не защемит – что ты! –
Ни на Аничковом, ни в Кремле.
Есть же, есть настоящее что-то
В этой глинистой, нищей земле!
Есть какая-то жуткая прелесть…
Не понять ее, не рассмотреть
Тем, кому никогда не хотелось
Ни к цыганам,
ни – умереть.
* * *
Как научиться просто жить?
А в сердце холодно и пусто…
Я снова слышу запах лжи,
когда вокруг кричат: «Искусство».
И снова истина бежит
от правдорубов злобной рати,
а чуть поодаль Вечный Жид
смеется хрипло и некстати…
Над чем? А Бог ему судья,
отребью стран, блохе народов.
Не с Богом ли они друзья
в том доме, где ни стен, ни сводов,
где нет границ, но грани – есть,
где нет искусства – только чудо.
Где нет табличек: «Правда – здесь!»,
поскольку правда там – повсюду.
ВЯЗАНКА
Странный хворост хожу-собираю меж сред и суббот.
И нести тяжело, но и бросить – рука не посмеет.
Словно эта вязанка кого-то случайно спасет,
От могильного холода чью-то судьбу отогреет.
И все кажется мне, что должна обязательно в срок
Я собрать эту связку преданий, предательств и нежных ругательств,
Словно всем этим хламом какой-то важнейший оброк
Заплатить я сумею в бездонный карман обстоятельств.
И корявые сучья, как годы, за плечи кладу,
Чтоб однажды из них сумасшедший огонь разгорелся,
Чтобы прошлое чье-то растрескалось в жарком чаду,
И хотя бы на миг потеплело холодное сердце.
ВОПРОС
Куда уехал цирк?
Бывает хуже.
Бывает даже – «быть или не быть».
Куда уехал и кому он нужен,
тот цирк, в котором нам случилось жить?
Публика сидит – серьезней трупов!
И каждый взгляд – как автомат.
А ты давай, смеши.
Проплачен вечер, знаю.
Как все глупо.
Я – не для вас.
Я это… для души.
Жаль Гамлета!
А то – ушла б с арены,
купила бы билет на первый ряд,
и на паяцев строго-откровенный
уставила бы взгляд, как автомат.
Только ап – страницы разметались,
вот роль моя.
Начала нет.
Не разобрать конца.
Гамлет мертв. А йорики остались!
И у меня – с пищалкой нос
и губы в пол-лица!
КОШКА
Неужели женщина – как кошка:
Кто погладит, с тем и замурлычет?
Ты моя фатальная оплошность,
Самая дурная из привычек.
Мы с тобою так нужны друг другу,
Как ошейник – псу, и шхуне – рифы.
Только, как по замкнутому кругу,
Все к тебе мои стремятся рифмы.
А чуть соберусь уйти красиво –
Мне за ушком ты почешешь пальцем,
И не хватит центробежной силы
От руки хозяйской оторваться.
Вновь решу, что, в общем-то, не в этом
Смысл жизни, сшитой из мгновений.
И, оставя жар любви поэтам,
Я за лаской вспрыгну на колени.
СОБАЧИЙ РАЙ
*
За таких попы не молятся,
за таких не ставят свечи…
Как забыть, чем успокоиться?
Что же это за напасть!
Если мне с моей молитвою
о душе нечеловечьей
даже на холодных плитах
Богу в ноги не упасть!
*
Для животных нет в раю дверей…
Только вот не верится никак:
если Иисус любил детей,
неужели не любил собак?
*
Рай собачий спрятан не за облаками.
Он – в лощине неземной любви.
Новоселам машут ангелы хвостами,
приглашая во владения свои.
Там в колбасной роще есть тропинка,
напрямик к бульонно-греночной реке.
Там у каждого – свой мячик, и подстилка
с мягкой тапочкой хозяйской в уголке.
Там всем рады! И теперь я понимаю:
нам ли, нехристям, молиться за собак!
Это людям нужно быть достойным рая,
а собаки в рай приходят просто так.
ЧЕРНЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ
* * *
Умирая, девочки становятся цветами,
если им дарили цветы хоть раз в сто лет.
Розами, герберами, и просто васильками…
А если – нет?
Если нет – становятся большими сапогами,
чтоб удобней было цветы топтать, топтать!..
Или в синем мареве сквозными облаками –
поливать…
Умирая, девочки в женщин превращаются,
а потом и в бабушек. Так уж скроен свет.
Говорят, на бабушках все кончается…
А если – нет?
Умирая, девочки становятся цветами…
ЧЕРНЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ
Бывают дни, которые проходят
Так бесполезно, будто не прожил,
А в грязную ладошку в переходе
Измятою купюрой положил.
И ни на грош тебе не стало легче:
Подачка – не от сердца! Кто они,
Те черненькие злые человечки,
Что у людей выпрашивают дни?
Что нашу жизнь по маленьким клочочкам
Суют в котомку, не благодаря,
И многоликим долгом, как крючочком,
Цепляют нас за совесть втихаря.
Как самые богатые на свете,
Им подаем, даем – не все ль равно!
Беспечные, как русские. Как дети,
Которым жить бессмертными дано.
Но жжет вопрос: кто главный в этой шайке?
И на кого стараются они,
Те черненькие злые попрошайки,
Что у людей выманивают дни?
* * *
Я в жизни смысл ищу,
как в восемнадцать лет.
Бегу, мечусь, ропщу,
а смысла в жизни нет.
Есть земляничный лес,
парное молоко,
есть ливень и навес,
но это – далеко,
а жизнь торопит жить,
без смысла, без пути,
и как ей объяснить,
что я хочу найти...
* * *
Весталка? Ведьма? Недотрога?
Да нет, все проще, чем я вру.
Мне просто нужно слишком много.
И враз – частями не беру.
Бумага – млечная дорога.
И крест. И рай. И склеп. И стеб.
Мне просто дико одиноко
там, где всем весело взахлеб.
Все чуждо, как в чужой отчизне.
Мой дом – без адреса и стен.
Что мне просить у здешней жизни? –
мне нечего отдать взамен.
Вот эти дни? Вот это тело?
Но правду трудно обмануть.
А все что есть – лишь этот белый
и никому не нужный путь.
И пальцы лезвием играют,
и гладят боль, резвясь в крови...
нет, ведьмы так не умирают!
Я говорю себе: живи.
И снова млечная дорога
влечет, как мотылька на свет.
Мне просто нужно слишком много.
Здесь – столько просто больше нет.
СНЫ
Как, когда здесь веселья не стало?
Мне сегодня – словно сто лет.
Каждый вечер как будто сталью
В грозовые латы одет.
Я же солнцу, смеясь, присягала!
Целовала полуденный луч.
Как же, как я сюда попала –
Перебежчиком в лагерь туч!
Сговорились в недобрый час мы
С этой тенью стальной – и вот
Одиноки, горды и несчастны.
Смерть не греет, и жизнь не берет.
В этой серости беспробудной
Даже краски весны – грустны.
На стальном небосводе будней
Я словами рисую сны.
В стороне здешней, мрачной и зыбкой,
Есть одна запрещенная ложь:
Что хватило б одной улыбки…
Только где же ее возьмешь.
А хватило бы, верно, хватило,
Даже если – одной на всех…
Да в стальных кабаках рутины
Ни за грош разбазарен смех.
Но от клятвы той, что давала
В белый полдень, осталось мне
В этих дебрях не так уж мало:
Я умею смеяться во сне.
ДЕКАБРЬ
Отчего в декабре так хочется вырвать сердце,
как снежный ком, от которого стынет в груди...
Отчего в декабре так холодно – не согреться
Ни теплым кагором, ни светлым днем впереди.
Отчего снимаешь телефонную трубку
и слушаешь по ту сторону: у-у-у-у-у-у-у...
звериное, утробное, откровенное жутко.
Так волки жалуются на луну.
Что в декабре так рвется наружу?
Скоро опять сменится год. Странно.
Как там говорят? – «излить бы душу»?
Хочешь, налью души полстакана?
Что, мера не та? Не души, а душки?
Дна не закроет, станешь стаканом мерить?
И я покупаю елочные игрушки,
чтоб хоть на единственный день во что-то поверить.
В то, что он жив, праздник нежностей, сказок и елок,
праздник для тех, кто душою светел,
кто знает, что есть Дед Мороз, он веселый,
а взрослые – тоже его дети...
ХОЗЯЙКА ЯНТАРНОЙ ГОРЫ
БОТИНКИ
Палый лист опять затопит чащи,
города засыплет понемногу.
В золотом шитье и бурой замше
продерутся дырки на дорогах.
Да и как же дыркам не продраться,
если в осень с первых золотинок
каждый день выходят прогуляться
сотни тысяч туфель и ботинок!
Звякнут шпильки трепетно и гулко,
прошуршат платформы и танкетки,
выведут кроссовки на прогулку
в скверик косолапые пинетки.
Лодочки с "морковными" носами
повстречают черные ботинки,
и взлетят над желтыми кустами,
как на доброй витебской картинке.
Пробредут, рассеянно купаясь
в отраженьях золотого света,
как бумаги, мостовой касаясь,
стоптанные башмаки поэта.
Не лизали мраморных порогов,
но зато в пути не раз встречали
на бескрайних глинистых дорогах
стоптанные Божии сандалии.
* * *
Пожелтеет мой парк в сентябре,
Осень краски смешает в пруду.
Словно к доброй старшей сестре
В гости к ней помолчать приду.
Ей знакомы версты времен,
Расстоянья в тысячи лет...
Светит ей и ночью, как днем,
Свет незримых рыжих планет.
Что ей – любят ее, бранят...
Гордо, щедро приходит вновь.
Пусть научит она меня
Ненавистным – дарить любовь.
Будем с ней болтать дотемна, –
Так порой говорят во сне.
Пусть научит меня она
Сразу в Минске быть и в Москве.
Речь людскую забудем совсем,
Обходясь без слов, но зато
Наших долгих, странных бесед
Из прохожих не слышит никто.
* * *
Рыжий лист упал на плечи.
Значит, будет рыжий вечер,
Все еще не зябкий вечер
В мягком солнце сентября,
Звонкий, словно смех трехрядки...
Значит, будет все в порядке –
Без сомнений, без оглядки,
Не смертельно. И – не зря!
ХОЗЯЙКА ЯНТАРНОЙ ГОРЫ
В дождь очень хочется, чтобы дарили подарки.
- Лучше – дарить! – вот он, голос знакомый, без слов.
Осень берет меня за руку. В маленьком парке
Листья бросаем мы с выгнутых арок мостов.
Если дожди к людям вечно приходят некстати,
То почему нам тогда так уютно вдвоем!
Кажется мне, что в осенней янтарной палате
Стены уложены тятиным янтарем.
Листья порхают, парят, листья липнут на лужи,
Листья прохожим щекочут зонты и носы.
В дождь очень хочется быть хоть кому-нибудь нужным.
И за ненужность прощения молча просить.
Вот и прощайте – что я не сумела стать былью.
Царство мое не отсюда, я здесь только снюсь.
Воздух опять пряно пахнет дождем и ванилью:
Руки раскинув, к янтарной стене прислонюсь.
Будет опять старый парк молчалив и спокоен,
Будут дожди и зонты… только с этой поры –
Нет, не пугайтесь, случайно заметив такое! –
Станет двоиться Хозяйка Янтарной горы.
EARL GREY
* * *
Ой ли, миленький! С чем играешь?
Чаешь крест, а возьмешь – кинжал!
Ой, не много ли мне предлагаешь?
А не жаль?
Как пол-царства – пол-сердца. Барство!
Оскорбленно бровь подниму –
Знай: захочется мне, это царство
Все возьму!
Не огнем, не мечом, не порохом,
Не наскоком кровавых сеч…
Лишь единым бархатным шорохом
Шемаханских плеч.
* * *
Я усну в твоих руках,
словно солнце в облаках,
словно шмель на самых пряных,
самых синих лепестках.
Я усну в твоих руках
гулкой речкою в венках
в ночь купаловских гаданий
о желанных женихах...
РУСАЛОЧКА
Ты бы взял меня солнышком...
в ваше небо, на донышко.
Или радугой-дугой...
по-над вашею рекой.
Иль зверюшкой озорной...
чтобы вас ждала домой.
А за что так
невыносимо?
Загляну я в глаза судьбе.
Или правда наперекосила
Мне – Русалочкой при тебе?
Но в глазницах небесных – пусто...
Даже в сказке все было грустно,
так на что надеяться нам?
Что красиво, спустя столетья,
нашу грусть перескажет детям
и влюбленным
Ханс-Христиан?
СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА
*
Поцелую тебя в глаза.
Спи, родной.
В сон твой войду, как в огромный зал,
Темный, немой.
Разгоню мрак, смою страх и тлен,
Нетопырей – прочь!
Будет твой сон светел, как день
Всю ночь…
Поцелую тебя в уста.
Отдыхай.
Как же ты без меня устал,
Бедный Кай…
Поцелую тебя в грудь –
И растворюсь.
Спи. А я еще как-нибудь
Тебе приснюсь.
Поцелую тебя, а ты днем – другую…
Как же так, Господи?!.
Больше не буду. А то зацелую
До смерти.
*
Три сотни моих ненаписанных писем
Пусть положит пурга к твоим ногам.
Пусть походкой неслышной, крадущейся, лисьей
Моя нежность идет по твоим следам.
Пусть среди всех твоих дел и странствий
Нет-нет да привидится невзначай
В каждом замерзшем окне – мое «здравствуй»,
В запотевшем – «прощай»…
Пусть белые мухи мои гурьбою
Затанцуют тебя в снегу.
Каждой снежинке вольно быть с тобою! –
Я не могу!
На что мне тогда города и царства,
Зачем власть надо всем на земле?
А впрочем, знаю – чтоб свое «здравствуй»
Написать тебе в каждом замерзшем стекле.
СВАДЕБНОЕ
Когда вы узнаете, что я с собою сделала,
Кто ж вас обнимет? Утешит, утишит – кто?
Роль вашей девочки вдруг стала мне мала,
И стало везти как-то сразу
в пари и в лото.
Когда вы узнаете... утро ль заглянет, вечер ли?
Что, станете маяться, каяться в муке, в бреду?
Да не убивайтесь. Я все вам простила, до мелочи.
Я к вам ни во снах, ни в грехах, ни в стихах...
никогда не приду.
Заезженный марш пошло грянет под сводами белыми.
Другой будет рядом, другой с меня снимет фату.
Когда вы узнаете, что вы со мною сделали...
Я вам помашу, улыбнусь – и шагну
в пустоту.
* * *
Моя любовь не обещает рая!
Она – не Ева, курочка смешная.
Она – вода, которой не напиться.
Пророчество, которому не сбыться.
Браслет, в котором холодно руке.
Либретто на забытом языке.
Мой рай – как я: не в лад и невпопад.
Что делать, если он похож на ад.
* * *
Забудь меня. В пути ты встретишь лучше.
Красивей. И покладистей, чем я.
Забудь меня. А я на всякий случай
Опять в окне не погашу огня.
Все буду ждать… а вдруг как раз сегодня!
Звонок, открою – на пороге... ты.
Снежок опять такой предновогодний,
Как будто знает все мои мечты.
И кажется – сверкнет одна снежинка,
И самое заветное, одно
Желанье… нет. Разорвана картинка,
И Дед-Мороза нет давным-давно.
Но снег волшебно так налип на рамы,
Так полон всемогущих добрых сил –
Лишь попроси…
Прости, мой самый-самый.
Я попрошу, чтоб ты меня забыл.
* * *
Вот опять ухожу от молчанья,
рук не стиснув, не трепеща.
Никогда не шепчу: «До свиданья»,
Я всегда говорю: «Прощай».
Все забыть – как захлопнуть дверцу.
Гордость – дьявольски прочный щит!
Ах, как страшно бывает сердцу,
Если сердце от боли – молчит!
ПОДРУГА
Друг мой далеко,
за проклятою пустынью,
за семью дорогами,
за вольной муравой.
Я тоску-печаль свою
не гоняю – пусть ее!
Я хожу в обнимку с ней,
как с милою сестрой.
Привечаю, как умею,
я тоску по другу,
и верней подруги –
искать да не найти.
Все гоняла – больно с ней! –
теперь хожу под руку,
я прошу ее от друга
боли отвести.
Как за проклятую пустынь
не доходят вести,
разве эхом по воде,
туманом по траве...
Другу я тоску свою
передам, как крестик,
чтобы на сердце носил
и думал обо мне.
* * *
Res nullius
Скольким я писала стихи!
А любила лишь одного.
Влажны губы любви – а глаза сухи.
Aut vincere… ничего!
Разбирая мои грехи,
Не один раскурочат щит:
«Мне! Мне! Мне эти две строки!»
Лишь один – промолчит.
EARL GREY
Любая сила сильной быть устанет,
А то ли слабость… как же я устала!
Не той истомой, что вздохнет и вспрянет,
А мертвенной усталостью металла.
Железный день пошагово отмерян,
И дождь свинцовый разбивает стекла.
Седой мой граф, я постучусь к вам в двери:
«Пустите, мастер Грей, я так промокла!»
Я – к вам. Почти не я. Лиса от своры.
Нет, лошадь после скачек – в красной пене.
Жар бергамота в лепестках фарфора.
О, мастер Грей, к вам можно… на колени?
С плеч сброшу силу власяницей грубой,
На миг прикинусь ярочкой послушной.
Еще глоток… Я вас целую в губы,
А вы меня – в изорванную душу.
Уютно и убого… как у Бога.
Свинцовый дождь тихонько бьется в крышу.
Седой мой граф, меня зовет дорога…
Я притворяюсь, что пока не слышу.
* * *
Я забыла про числа и календари,
Против шерсти недели и месяцы гладя.
И в пустой суматохе я путаю дни,
Словно через плечо их бросаю не глядя.
А живу я теперь от письма до письма,
От «привет» до «пока» в телефонном пространстве,
Чутко веря, как речитативу псалма,
Что не рвутся сердца, а нежнеют от странствий.
ОТГОЛОСКИ
*
А может, тебя просто нет на свете?
И что поделать? Никто не в ответе
За то, что один лицемер написал
Враки про Алые паруса.
А может, ты просто на свете не нужен?
С тобою все только больнее и хуже,
Грязней коммуналки извечная грязь,
Порочней с подонком порочная связь?
А может, ты попросту переродился.
Брюшко отрастил себе, в пиво влюбился,
Тачку купил и подстригся под ноль…
Может, побить эту дуру Ассоль?
А после сидеть и смотреть часами,
Как там – с Алыми парусами?
*
Плывет в тоске необъяснимой
Кораблик бело-красно-синий.
А ветер треплет, как в поле травы:
То вкривь да влево, то вкось да вправо
То вкривь да вечно,
То вкось – да сроду…
Корабль Ноя?
Корабль Уродов?
И год от года бардак занятней.
Душа все шире, и все понятней,
Все объяснимей, и все терпимей –
Будь ты хоть белый, хоть красно-синий.
Ах, с этой качкой да идиотской!
А где-то рядом хохочет Бродский.
Все тот же – гордо-невыносимый,
И без пол-литра не объяснимый.
*
Огромное, алое…
Огромное, алое
всходит солнце над башнями замка.
Всходит, чтобы зайти,
и заходит, чтобы вернуться
завтра.
Созвездья небес и земные пути –
линии на Божьей ладони.
По этим путям от любви не уйти –
догонит!
И все же пойду.
Вся моя кровь
рекой горной
меж скал, меж звезд побежит за тобой,
гордой.
Проснешься утром –
нет, не цветы
Превер положил тебе в изголовье…
Ты ахнешь: «Маки?»
Моя любовь, то капли крови.
ТРИ ДАРА
Вариация на тему белорусской
баллады, записанной Дмитрием Войтюшкевичем
Как поехал храбрый витязь
На войну, на войну.
Как оставил он дома
Молодую жену.
Мать-старушка его
Все ночей не спала,
Все ночей не спала –
Письмам счет не вела.
«Ворочайся, сынок, поскорее домой,
С непутевой женой нету сладу с твоей!
Все кафтаны твои пораспарывала,
Сарафанов себе понаделывала,
Меды все из погребов повытаскивала,
На разгульных на пирах повыпаивала.
А коней твоих всех позаезживала.
А сынка твоего в сыру землю свела!»
Едет, едет храбрый витязь
По селу, по селу.
Тучи бродят грозовые
По челу, по челу.
А жена молодая
Не ждала, не ждала,
Из окошка увидала –
Только ахнула,
Да в сорочке после ночки
Как была, как была
На крыльцо навстречу мужу
Пташкой выпорхнула.
Уж как выхватил тут витязь
Острый меч, тяжкий меч,
Уж как снял, как срубил
Ей он голову с плеч.
Входит в терем – все кафтаны да повычищены,
Все рубашки-сорочки да повычинены…
Витязь в сени – его меды целехоньки,
Он в конюшни – его кони здоровехоньки,
Буйны гривы частым гребнем повычесываны,
Ясли сеном да овсом до краев полны.
Он в палаты – а сыночек в кружевах да в шелках,
Спит у матери-старушки на руках, на руках…
«Принимай же ты, мать, да от сына дары.
Первый дар – первый грех: нету лады моей!
И второй тебе дар – что убийца твой сын.
Третий дар – третий грех: что сиротка твой внук…»
ПАЗЛЫ
* * *
Небо в подпалинах, будто пеструха,
Солнышко нежно лизнуло за ухом.
Грешной испариной – жемчугом ночи, –
нежно роса опустилась на кочки.
Ветер зевает, листья листая.
Все засыпает, от нежности тая.
Напьется река, раздувая бока,
Из облака солнечного молока.
И небо, раздобрясь, простит мне грехи.
И я позабуду, как пишут стихи...
ЛЕСЕНКА
Есть на небо лесенка витая,
Узенькая, словно волосок.
В сумерках покажется, бывает,
У реки, где ивы и песок,
Тихо-тихо догорает вечер,
А в осоке – плюх да плюх вода...
От земли до неба недалече,
Но видны ступеньки не всегда.
* * *
Пусть женской дружбы нет –
увы, все безнадежнее.
Мужскую повстречать
не доводилось тоже мне.
Я видела одну –
по тем же циферблатам
что у любви и вечности
бегут ее часы.
В ней, как в любви, свои
вершины и лощины:
друзья охладевают,
как давние любовники,
но тем мы говорим:
«Останемся друзьями!»,
а что сказать друзьям?
Мы говорим: «Звони».
КОЛЫБЕЛЬНАЯ СЕБЕ
Я без вас уже умею.
Виртуозно!.. ну, почти.
Я без вас уже сумею
Жизнь, как поле, перейти.
Изменяюсь. Изменяю.
И по сотне раз на дню
Вас, как зверя, убиваю,
В сердце молча хороню.
Полуправда правду скроет,
Только, все перекрутя,
То, что зверем в сердце воет,
Вдруг заплачет, как дитя.
Как бы это сил набраться
В первый раз за уйму лет,
Чтоб в себе поразобраться,
Словно в письменном столе
После детства… Может, лишку
До сих пор пылится там
Тех людских сокровищ пышных,
Что давно – ненужный хлам?
Отвязаться от привычек,
Ни клочка старья не брать…
А дитя глядит, и хнычет,
И не хочет умирать!
Я без вас уже не знаю,
Где я, что я, что творю,
Что я в сердце убиваю…
Все, дитя, бай-бай!.. баю…
ЖЕНСКАЯ ПОЭЗИЯ
Милый, мягкий, славненький
тепленький комочек
стукает и стукает,
и так болит в груди!
Ах, от той бы пыточки –
гладенький курочек,
пулечку бы дурочку
да вечность впереди!
Да немного ласки бы,
да немного нежности
от Того, кто встретит там
непослушных чад...
Да чтоб к тем, кто плачет
по тебе,
из вечности
отпускали сбегать бы
на денек назад...
ПАЗЛЫ
Что остается после чувства?
Ток узнавания при встрече.
Я никогда не докричусь вам.
И вы – не дозоветесь вечно.
Храните наши дни и ночи?
А я – разорвала все в клочья.
Лишь иногда их –
Редко. Очень. –
как пазлы, складываю ночью.
Клочок к клочку. Ложатся ровно,
рисунок вроде не нарушен...
Нет одного – такого бога,
чтоб в них вдохнул живую душу.
Что остается после чувства?
На целую надежду меньше,
чем после смерти.
Научусь ли
Из пазлов складывать надежды?
И вам бессонница несносна.
И вы на пазлы ночи рвете.
Так и живем. Чужие – в доску...
Коллеги по дурной работе.
ВОСТРА
У босой побродяжки-реки
я присел на мостки:
- Почему возвращенья
в родные места нелегки?
Мои ноги лизнув,
отвечала она: «Не грусти!
Даже так, босиком,
дважды в реку одну не войти».
Груду слов изведя
черной ночью для звездной строки,
Я спросил у реки:
«Твои звезды – от звезд далеки?»
Отвечала река,
в зыбких бликах купая бока:
«Так земная любовь
от небесной любви далека.»
Реку я попрекнул,
капли звезд отряхая с руки:
«Выдаешь ты за звезды
блуждающие огоньки!»
Хохотнув в камышах,
издевалась вертушка-река:
«Может, больше даст людям
твоя завитая строка?»
Собираясь в дорогу,
я бросил монетку реке:
«Как прожить – не тужить,
как всегда уходить налегке?»
Промолчала река,
и скользнула змеей в берегах,
Только брызги, как слезы,
оставила мне на руках.