Здесь идет снег.
Здесь всегда идет снег, лохматый, мягкий, тяжелый.
Здесь всегда сумерки. Здесь нет теней, или все здесь тени - без разницы.
Я сижу у камина, в котором догорают угли. В сводчатом зале иногда начинает звучать музыка, звучит сначала тихо, потом все громче и громче, пока стены и потолок не начинают вибрировать, словно соединенные вместе с этим невидимым органом, и тогда снег, идущий снаружи, превращается в сплошную мглу, пересекаемую кривыми зигзагами белых и черных молний, и в открывающейся бездне проявляются пляшущие тени, и я смотрю на них и на их движение, пока музыка не становится все тише, глуше, спокойнее, пока танцующие в огне саламандры не становятся опять тлеющими углями, пока опять не вырисуются из теней крупные мягкие снежинки, медленно падающие на землю. Если там, конечно, есть земля.
Я сижу у камина и грежу новые миры. Это мерзкое занятие, особенно, когда свой собственный мир потерян. Поэтому я запиваю свои грезы холодным пивом. Иногда прилетает ворона - кажется, это именно ворона- некогда черная, а теперь изрядно полинявшая, садится на бюстик Паллады- если это, конечно, Паллада, а не какой-нибудь локальный вождь - и начинает ругаться на всех известных ей языках. К счастью, я не знаю ни одного из них.
Передо мной лежат старые и очень старые книги, и книги новые, и все их авторы бесконечно уверены в своей мудрости и непреходящей ценности своих знаний. Эта непоколебимая уверенность- единственная ценность в их томах. Все остальное- суета и суета сует.
Те немногие книги, в которых есть смысл, я не держу - все равно, словами и литерами не выразить того, что хотели сказать написавшие их. Говорят, рукописи не горят. Не знаю, как рукописи, а типографские издания горят прекрасно. От их огня становится чуть теплее, но не надолго, а мудрость мира от этого не меняется. Не убывает и не прибывает.
Я сижу и смотрю на огонь, а вокруг идет снег. Я еще не готов к встрече, но она неминуемо состоится, даже если я отложу ее на миллионы лет. То, что в глубине, умеет ждать. Мне кажется, что я забыл путь домой, я оглядываюсь и ничего не вижу за снегом, за пургой, и я бросаюсь- вновь и вновь- в эту пелену, пытаясь пересоздать ее по своему желанию.
Новые миры, новые лица, новые имена, которые вцепляются в меня и не пускают обратно, заставляя забыть что-то очень и очень важное, и я в иступлении творю, прощаю и караю, веду за собой толпы, чернеющие на рубиновой заре, а вокруг горят костры...
Я хочу изменить, создать, сотворить... И каждый раз я поднимаюсь над созданным миром, над миражом, который против моей воли обретает плоть и отказывается подчиняться, подчиняться мне- сотворившему его. Я восхожу на самую высокую гору, выше всего и всех, а мой мираж преследует меня.
Наваждение исчезает, и я бросаюсь вниз, в пропасть, в темноту - я опять хочу вернуться, вернуться домой - и вот опять идет снег, и горит камин, и затихает неистовая музыка.
А может быть, это просто страх, и он не пускает меня. Когда-нибудь, через тысячи и тысячи вечностей состоится Встреча. Я встану у края Бездны и...
Что я скажу? "Я вернулся" ? "Прости меня..." Нелепо. Перед лицом вечности нет слов. То, что я скажу - это только мое, и никто не услышит и не поймет предназначенное лишь глубине глубин. Я боюсь этой встречи и оттягиваю ее, и тень пляшет на темной стене и на стене медленно летящего снега, дробится, живет своей жизнью в каком-то собственном мире. Я боюсь встречи и жду ее. Скоро я буду готов, вот только кончится снег. Я вспомню что-то забытое, что я должен сказать, понять, ощутить. Может, я должен сказать " Я люблю...
Мир опять взрывается, и саламандры извиваются огнем, снег, скрученный жгутами, подхватывает меня , вплетая в скелет нового миража, забивает лицо мокрыми хлопьями, заставляя забыть - о чем?
Здесь всегда идет снег...
© Copyright: Лан Кен, 2000