* * *
…Срок наступил получать меч деревянный и мне…
…Кто почитатель морей, пусть рукоплещет Нептуну…
Публий Овидий Назон
В старости тянет подчас к милым вернуться пенатам,
Тех, кто лишился отчизны, тянет сильнее вдвойне.
Публий Овидий Назон, сосланный к диким сарматам,
От ностальгии страдал в дальней чужой стороне.
Великолепный поэт, женских достоинств ценитель,
В римлянках он разбирался, спорить мне с ним не резон.
Но солнцеликому Августу не угодил сочинитель,
И загремел на Камчатку Публий Овидий Назон.
Впрочем, по части Камчатки – я это так, фигурально;
Возле Эвскинского Понта он изнывал от тоски,
В сильный мороз он страдал телом, а также морально:
Вина, и те обращались там в ледяные куски.
Как одержимый, поэт строчит послания с Понта,
Трудно бедняге живется в иноязычной стране.
«Публий, учил бы язык!» – все повторяют, а он-то:
«Срок наступил получать меч деревянный и мне!»
Меч деревянный едва ль даст пропитанье Назону,
Ну, а послания с Понта, – с них эфемерен доход.
Словно Гамзатов Расул, Публий мрачнее бизона
И, от тоски одуревши, он и не ест, и не пьет.
Я попытался задеть в сердце Овидия струны:
«Публий, что было, то было, ходу к минувшему нет!»
«Кто почитатель морей, пусть рукоплещет Нептуну», –
Публий, обидясь не в шутку, тут же мне врезал в ответ.
Публий Овидий, когда бы жил он в иную эпоху,
Он бы освоил компьютер или открыл пи-мезон.
Двадцать столетий подряд Публию – тяжко и плохо,
Вот он какой несуразный, Публий Овидий Назон.
* * *
Яблоко это тебе я кидаю. Поймай, если любишь.
Платон
Древний философ Платон, как и положено древним,
Многообразьем талантов с юной поры обладал.
Мы убирали картофель в дальней уральской деревне,
Где уже многие годы яблок никто не видал.
Древний философ Платон был, так сказать, многопрофилен,
Он и гимнаст, и поэт, математик притом.
Не было яблок у нас. Я тебе кинул картофелину
С криком: «Поймай, если любишь!», словно я тоже Платон.
Видно, не зря говорится: «Любовь – не картошка»,
Клубень ты этот обратно бросила с криком: «Лови!»
Нет, ну какой я Платон, – так, какой-то Платошка,
И никакой между нами тут не возникло любви.
Древний философ Платон, был он, конечно, философ;
Сколько я прожил на свете, мудрых таких не видал.
Он бы, наверно, ответил мне на вопрос из вопросов:
Может быть, я этот клубень как-то неверно кидал?
* * *
Вот и все. Капитан зовет уж грубый
И бранит задержавшихся, а ветер
Выход в море открыл. Прощай же, книжка:
Ожидать одного корабль не станет
Марк Валерий Марциал
Там, в древнем Риме, аромат камелий
Поэзией округу напитал.
Там жил поэт, по имени Валерий,
Точнее – Марк Валерий Марциал.
Он, наслаждаясь прелестью ландшафта
И, восхищая древнеримских дам,
Писал стихи ничуть не хуже Гафта,
Особенно по части эпиграмм.
Прогресс вперед стремится по спирали
И отстающих режет, как ножом.
А книжки Марциала издавали
Невиданным для Рима тиражом.
И недруги завидовали яро,
Обиду втайне до поры храня,
Когда тираж в четыре экземпляра
У Марка расходился за три дня.
Тогда еще не знали пароходов,
Но парус надувал попутный бриз.
И Марциал в хорошую погоду
Решил пуститься по морю в круиз.
Готовился, волнуясь, как мальчишка,
И вот почти собрался наконец,
Когда ему очередную книжку
Принес домой доверенный писец.
От первой буквы до последней точки
Мил автору его бессонниц плод.
Ну как тут было не потрогать строчки,
Любовно не погладить переплет.
(Увы! Тогда не знали переплета!
Но, верно, был какой-нибудь футляр).
Так, созерцая буквиц позолоту,
Опаздывал к отплытью Марциал.
А капитан – он выругался грубо
И Марциалу должное воздал,
Когда сердито процедил сквозь зубы:
«Кто не успел, тот, значит, опоздал».
Такая вот возникла тут интрижка,
А благосклонный ветер все крепчал.
И Марциал, сказав: «Прощай же, книжка!»,
Помчался что есть мочи на причал.
* * *
Жителям города всем нравиться я не могу.
Феогнид (VI век до н.э.)
Жил-был поэт Феогнид, родом он был из Мегары,
Пеньем своим сладкозвучным эллинам слух услаждал.
Был Феогнид знаменит, пел он под звуки кифары,
На состязаньях рапсодов он каждый раз побеждал.
Надо при этом сказать, жил он спокойно и мирно,
Пел, словно муза Эрато звуки давала ему.
Щедро свой опыт дарил милому юноше Кирну
(Был ему дядей иль братом – нам выяснять ни к чему).
Кирну нередко внушал: те, что богатство стяжали,
Словно лишились рассудка, мало им множества благ.
Эти, однако, слова знатных людей обижали, –
Ведь поношенье такое не допустимо никак.
Эх, Феогнид, Феогнид, тяжкой достоин ты кары!
Кстати, и музе Эрато будет теперь нагоняй.
С этого самого дня ты удален из Мегары,
Впредь на далекой чужбине песни свои сочиняй!
Изгнанный вон Феогнид вновь сочиняет настырно,
Беды его огорчили, но не согнули в дугу.
Горестно он говорит милому юноше Кирну:
«Жителям города всем нравиться я не могу».