Завывает пурга, наметая снега,
Словно белые демоны взвыли.
Просыпаюсь в ночи. Ты молчи, грусть, молчи!
Мы поэта вчера хоронили.
Он впервые был нем. А всю жизнь перед тем –
Громогласен и весел и молод.
Он пред храмом лежал; он лишь не ощущал
Наш декабрьский пронзительный холод.
Впрочем, был на заре (тоже, брат, в декабре)
Холод тысячекратный – блокадный.
Город смерзшихся тел... Но поэт уцелел,
Потому и до жизни был жадный.
Уж любить, так любить! Уж растить, так растить –
Шесть детей и полдюжины внуков.
Уж писать, так писать, уж читать, так читать –
В упоении собственных звуков!
Грохотала война. Вдаль звала целина.
Мы мечтали о Кубе и звёздах.
Всё звенело в стихах и в газетных строках
И в заздравных приветственных тостах.
Завывает пурга, наметая снега.
Свежий холмик стал сразу же белым.
Но кассета звучит и поэт говорит
Тем же голосом – ровным и смелым:
«Эту запись, друзья, завещаю вам я,
Вы поставьте её после смерти.
Пусть я умер уже, на ином рубеже,
Но не плачьте, пожалуйста, черти.
Не страдает душа: жизнь была хороша!
И любовь в ней, и дружба, и верность.
Не нажил я хором; в измеренье другом
Это, право, такая мизерность!
Славлю долю свою: был я в общем строю,
Шёл в атаку, когда было надо.
Смерть косила друзей...
Мы – знакомые с ней,
Пролетавшей осколком снаряда.
Вот дожил до конца...
Не осколки сердца
Пробивают сегодня – инфаркты.
И расскажут о том, как покинул я дом,
Не стихи – медицинские карты.
Значит, сам я спою. В коммуналку свою
Не вернусь никогда уже больше.
Вам идти до меня. Но до этого дня
Поживите, чертяки, подольше.
Берегите наш дом, что Отчизной зовём,
Всю планету, друзья, берегите!
Мы в кипеньи садов брали мир от дедов –
Так и внукам его подарите.
Помня «Я – Человек», проживите свой век,
Не гнушайтесь вином и весельем,
Но творите Добро! Это жизни нутро.
Паутинятся души бездельем.
В тихих сумерках дня помяните меня,
Как поэта – стихом помяните.
А придёт новый день – через скуку и лень –
Всё творите, бродяги, творите!».
Завывает пурга, наметая снега…
Словно белые демоны взвыли...