Немало воды утекло
с тех пор по теченью Евфрата,
когда, будучи в наготе,
Гимиль наряжался пажом.
Власть царская шла под уклон.
Себя объявив демократом,
он сказочно разбогател
набегами и грабежом.
Усобные войны вели
цари из Иссина и Ларсы.
Вода от державных забав
в Евфрате была нечиста.
Вначале Гимиль на мели
рыбешку ловил в мутном царстве,
но, вольные силы собрав,
большим браконьером он стал.
Деревню, куда много лет
пускал отдохнуть и укрыться
защитников воли лихих
черноголовый народ,
Гимиль, за царями вослед,
провозгласил как столицу.
А чем был он хуже других? -
нужен для царства оплот!
Когда рукой правой цари
власть держат, а левой рукою
сгребают презренный металл
в свои закрома между дел,
тогда, сколько ты не сопри,
нет силы обратной в законе,
амнистией жив капитал -
кто смел, стало быть, тот и съел.
Себя объявил он царем,
дворец грандиозный построил;
черноголовых гостей
пускать не велел на поклон,
позволив остаться лишь трем
советникам, и эти трое
были разбойники те,
что некогда выдумал он.
Однажды верхом на коне
Гимиль возвращался с охоты;
скача по торговым рядам,
красавицу вдруг углядел.
А ей до царя дела нет! -
склонилась она за работой,
готовя для масла сезам, -
отец ее был маслодел.
Гимиль скакуна осадил.
Но конь его был норовистый! -
вдруг встал на дыбы во всю стать,
рассыпав девице зерно.
«Держать не умеешь удил? –
вскричала она. - Провались ты!
Все заново мне начинать?
Ну, что за наездник дурной!»
Тут будто бы ветер с лица
смахнул у Гимиля ухмылку.
Как смеет глумиться она
над властелином своим?
«Да знаешь ли ты, что я царь? -
спросил он у девушки пылко. -
Народ - это куча зерна,
лишь я власть имею над ним!
Хочу – разбросаю зерно,
хочу – затопчу в пыли сорной,
хочу – в подземелье сгною.
Мне все можно - я все могу!» -
кричал он, а конь озорной
топтал благодатные зерна,
в дорожную колею
вбивая сезам на бегу.
Но не было места слезам
в девичьих глазах, не угасла
в них смелость, и гневом пылал
ее ослепительный взор:
«Топтать ты умеешь сезам,
но делать не можешь ты масла!» -
красавица произнесла
и снова взялась веять сор.
Сверкали глаза у царя,
и ярость наполнила печень.
Хотелось девицу топтать
как этот проклятый сезам!
Но слышал торговый весь ряд
последние девичьи речи.
Убьешь ее - будет роптать
народ на царя за глаза.
Окажется от этих смут
девица народным героем
и славу Гимиля затмит,
приняв наказанье как дар.
Ну, нет! - пусть колосья растут,
а царь молотилку устроит,
чтобы и мельник был сыт,
и полон зерном был амбар.
Из черноголовых никто
сказать не посмеет Гимилю,
что не умеет их царь
масло давить из зерна,
когда он поставит потом
за молотилкой давильню
для смеющих власть порицать.
Будет с них масла сполна!
Гимиль успокоил коня,
промолвив красавице тихо:
«За дерзость твою и дебош
тебя накажу я – страшись!
Ты замуж теперь за меня
пойдешь, – такова моя прихоть, -
но девственницей проживёшь
в тюрьме одиноко всю жизнь».
Однако девица ничуть
не испугалась угрозы:
«Уж коли и вправду меня
ты замуж возьмешь, то потом,
клянусь, я тебя проучу:
рожу сына, и за мои слёзы
тебя, как бы ты не пенял,
мой сын отстегает хлыстом».
Как только Гимиль прискакал
к себе во дворец, он помолвку
тотчас объявил и отца
невесты о том известил.
И вскоре на двор бедняка
в торжественной обстановке
со свитой приехал сам царь -
невесту свою увезти.
Возликовал маслодел:
«Для нас это - честь и отрада,
когда даже дочь бедняка
замуж идет за царя!
Во всей вселенной нигде
не отыскать демократа,
как царь наш любимый, - ну как
такому да не доверять?»
Вблизи от дворца возведен
был для народа навес.
Там яствами благоухал
праздничный свадебный стол.
Слава Гимилю! - ведь он,
среди всех возможных невест,
не видит большого греха
жениться на самой простой.
Народ под навесом галдел,
и все с умиленьем смотрели
как первосвященник тянул
молитву, и как под конец
Гимиль на невесту надел
свадебное ожерелье,
и тут же со свадьбы жену
под руку увел во дворец.
Не видел народ как внутри,
едва лишь захлопнулись двери,
красавицу за руки взял
сторожевой караул.
Слова не бросают цари
на ветер: Гимиль в полной мере
исполнил, - иначе нельзя! -
данный девице посул.
Напрасно ревела ревмя
наказанная поселянка:
«Тебя на коленях молю! -
не гневайся да не суди
что было меж нами двумя
в шутливой тогда перебранке.
Давай я постель постелю,
как водится, мой господин».
Но был непреклонен Гимиль
и молвил с язвительным смехом:
«Я выполнил клятву свою.
Посмотрим, как выполнишь ты».
И долго еще за дверьми
закрытыми, всем на потеху,
рыдала жена на краю
отчаянья и пустоты.