Я точно так же взъерошен и шустр
Я свесил ноги с края котлована и рассматриваю плазму
Глянцево-осенних вод на дне. Отныне ночь шумна и нетемна.
Осколки жемчуга – искрящиеся звезды – семена оргазма
И туберкулезником отхарканной мокротой кажется луна.
Ты хочешь знать мою печаль? Взгляни наверх - за звезды,
Счастье знать? Когда тебя подушкой душат, распахни глаза.
Мой край изрыт, исчерчен, выкопан, весь в птичьих гнездах
Ям, и грязь холодная кипит, и искажённо отражает небеса.
Помню девочку одну, она сияла,
Милую головку обтекала смоль волос.
Платье тоненькое тельце обтекало…
И жужжанье монотонно разлилось.
Только месячный мертвец, а мух и ос-то!
Будто пара лет. О, как приятно от неё
Вешне пахло - мартовским морозцем.
Первый поцелуй мой был в её лицо.
Детство, беззаботность, утреннее поле,
Мокрое от рос, и босиком по полю гнать,
Вверх задрав башку, лазурь, я видел счастье воли,
В отрочестве мне случилось жизнь понять:
Как-то, сидя на извилистой скамейке,
Тёпленькой буханкой хлеба голубей кормил.
Там один сначала ворковал: «скорей-ка!
Крошки сыпь!» - да грубо, зло крылами бил.
Зоб его; зелёных и лиловых перламутров
Гордо блещет, требует. Слетелся рой…
Голоден. Чтоб забивать едою нутра,
Бьют, клюют друг друга предо мной.
Все спасаются от гладной жизни, хладной,
Только как!? Случайно мякиш пал у ног.
Тёплый, мягкий и такой громадный,
Ни один из клювов бы его сожрать не смог.
О, что тут началось, свои своих же убивают.
Вот бессмысленная жизнь глупейших голубей.
Если вырвали чужую пищу - выживают,
Если нет, то… ладно, много есть полезнее людей.
Вдруг, взъерошенный и шустрый воробей садится...
Огляделся, вкруг попрыгал – средь бушущих тел,
...Вихрь перьев, ненависть не унималась виться…
Мякиш подхватил и вдаль довольный улетел.