оттенков и запахов
Cocoonomorphic cell колышется, волнуясь,
Театральный занавес со всех сторон -
Шершавый, blackward crimson, складчатый и пышный.
Распахните старый шкаф и то, что в вас пахнет –
Замшисто - затхлый, мокрошерстяной парфюм
Волос покойной бабушки. Так пахнет.
Жидкий бархат траурной гуаши, океанские глубины,
Жарко. Стол и мы напротив коридоров отражений;
Дышим электричеством багровой шерсти.
Ты в миниатюрной шляпке с тлеющей фатой,
Как панихидный газ скабрезно обволакивал лицо,
сгущаясь, скатываясь углепадом ниже стоп
И льнул когтями ведьминских питомцев.
Очи вывернуты в белый наизнанку, рот
Отсутствуют, ты вечно молчалива; длинногорлая воронка
Врезана в живот твой, льешь замглистый сок
Фужеров и другой конечностью удавом, через стол
Мне обволакиваешь шею пятикратным свадебным
Кольцом, а ногтем утонченно-тонко-режущего пальца,
Будто языком змеиным чешешь и щекочешь мой висок,
Я аистовым носом тихо шмыгаю, мне нравится, что kokain тебя
Так вышезвездно ластится к промокшеслизистой.
Ладони рук моих зашиты в лайку, прорванную острыми
И плотными ногтями, пальцы, оторвавшись, по столу,
Ползучевидно добрались до твоего лица и рук и ног, груди
И нежат, гладят, любят, сладострастят пламенно тебя.
Мое жабо стяжает челюсть с подбородком, бисером слепя
Кота, качающего примус спирта, зажигает
Алый пламень доязыческих костров. Ночная скатерть,
Окропленная бутылью и стаканами, возилась
На столе сомнамбулическим припадком спазмов.
--- Вышла тень и зазвонила в колокольчик…
Мой камзол врезался в мясо, узок;
Три мокрицы за руки с клопами, пробежав по рукаву,
Скрываются в запазуху и, отдышавшись, продолжают.
Мой цилиндр сорван с дьявольского рога, а плюмажем
Служит ломаная ветвь с нанизанными бусами мохнатых
Махаоновски-добабочных и сажных гусениц... еще извиваются.
Ты – удав, я черепаха, разевающая рот,
Манящая тебя червеподобным язычком. Дельфин,
Приди в мои ворсистые уста всем телом, заберись.
Мистерия, космические гулы сатурнической утробы,
Как Плутон, Альдебаран шумит. Упала запонка в фужер,
Взъяренно вздыбив пузырьки. Я улыбнулся робко
Кукурузными зернами зубом, что заточены под зубья
Полуночных башен, стынущих в преддверии войны.
Ах, обожаю недостаток кислорода, задыхаясь,
И смотрю в твои мертвецки белые глаза, в них зарожденье.
Черный пар клубится, вензеля венозных струй глодают
Наши щеки, стягивая плоти, тянутся по нам и лезут,
Как по изгородям плющ стремится. Под ногами занавес,
Над нами занавес и вкруг волнуются невинными морями,
Не разрезанными килем злых древесных корпусов.
--- Вот снова вышла тень, два раза в колокольчик позвонив…
Пустые табакерки стонут, засыхает в брюхах мертвенный
Табак умалишенных гениев, как те, что за столом
В утробе декаданса, средь обвисших жиром канделябров
И людей, несущих чемоданные скелеты за хребет,
Они с собой все тащат, как и те, что восседают за столом.
Затихло странно все - затишье перед бурей. Ледяная тишь.
--- Вот снова вышла тень и трижды позвонила в колокольчик…
Опрокинулся бокал, зачахли и увяли вниз корсетолепестковые,
Тугие розы до скелетной деформации, избитые по правилу –
- Уж если бить, то бить до деформации костей и черепов –
И после третьего звонка зачали подниматься ткани,
Занавесы стали уходить и хлынули на нас людские взгляды,
Воды, свет, искристость, брызги, лампы и софиты… мы утопли,
Погрузились, сгинули, как только наш закончился антракт.