Когда последний стих, прорвав блокаду десен,
Отправится ласкать каменья и снега,
В венке из спелых рифм, я молча прыгну в осень.
Нет, вся я не умру, а так, слегка, слегка…
Перемахну шутя, былые стометровки.
Чуть медленней, больней, весь марафон про нас.
И русским языком скажу Харону: Трогай.
И скажет мне Харон: Иди ты на Парнас.
Что ж, значит, на Парнас. С котомкой от потомков.
Там чье-то сердце, в нем - сплошной холестерин,
Аортою бренча, расскажет мне о том, как
Один взгрустнувший Некто созвездья мастерил.
Споет про день, когда мы встретимся за гранью,
Что сердце все вместит, и ложно слово: «нет».
Что, вопреки поэтам, любовь не умирает,
А лишь меняет форму и возраст. И предмет.
Пускай меня никто не причислял к Парнасу,
Но так, пожалуй, лучше, никто не отлучит.
И автор «Энеиды» мне скажет: Ирка, здравствуй!
Хотя, скорее, мимо, воздевши нос, умчит.
Парнас он веселей, чем прерии Аида,
Амброзия – рекой, нектарится кальян.
Но перенаселен…
Подамся в нереиды,
Так часто снились моря синие края.