I
Яко вторглися полчища готские,
Топчут кони их землю Русскую,
Застилает дам ясный солнца свет.
Где же ноне ты, воля-вольная?!
Не взлетят в небеса буйны соколы,
Только вороны шалые мечутся,
И согнулась земля непокорная,
И на милость сдалась Германареху.
Род Всевышний, за что ты прогневался
И наслал на нас ворога лютого,
Чтоб терзал он народ твой, умучивал,
И до дна исчерпал его силушку?
Зори нынче червлёны-червлёные,
Ходят тучи косматые, хмурые,
Не прольются дождём, не рассеются,
Разбухают от тяжкого бремени.
Знать, пролиться ему не водой дождевой,
А слезами великими, горькими.
Будет плач стоять по всей Русской земле.
Как бедою сей ливень посоленный,
Источится, так тучи рассеются…
II
Прискакали гонцы Германареха
Королю своему за невестою
И велят росомонам поверженным
Привести деву самую красную.
У вдовы кунунга отважного
Было двое сынов, чад перуновых,
И подобная Леле дщерь-красавица.
Очи девицы – звёзды ясные,
В косы солнца лучи воплетаются,
А пройдёт она, яко лебёдушка,
Запоет – ручейки разливаются.
Звали красную деву Сунильдою,
По-иному же Лыбедью кликали.
Нет ей равных во всём крае отчинном,
Средь подруг всех она – раскрасавица,
По ней родичи зело печалились,
Росомоны девицу оплакивали.
Но нельзя отказать Германареху.
Его воля – закон. Под вой матери
Увозили гонцы Лебедь белую
В край чужой к жениху ненавистному.
И сказала она на прощание:
«Обо мне не печалуйтесь, милые!
Знать, недолюшка мне нынче выпала.
Так премудрою Макошью соткано.
Вы уж лихом меня не попомните
И простите, коль в чём виноватая.
С вами вновь никогда не увидимся.
Так прощайте, ручей да берёзоньки,
Отчий дом, да братушки, да матушка!
Отправляюсь в объятья постылого…» -
Здесь Сунильда слезами облилася,
До земли поклонилася родичам
И отправилась в путь, горемычная –
Лебедь белая к чёрному ворону!
III
После свадьбы Сунильда прекрасная
В королевских хоромах поселена,
Подле старого мужа жестокого,
Нелюбимого ей Германареха.
И печалится пленница готская.
Ни шелка, ни каменья, ни золото –
Ничего чисту душу не радует.
Выйдет поутру Лебедь ко зориньке,
Солнцу с трепетом низко поклонится,
И тоскует одна по дням давишним,
По земле и подружкам оставленным:
«Ох, ты, ясное солнце, Хорс-батюшка!
Всё чужое мне здесь и немилое.
Лучше б мне умереть во младенчестве,
Иль горбуньей хромой уродиться бы!
Не нужна бы была Германареху
И осталась с братушками, с матушкой.
Для чего мне шелка, злато-серебро,
И каменья зачем самоцветные?
Отдала бы я всё это с радостью
За приветный мой кров, что в глуши лесной
Под ветвями еловыми прячется.
Мне б вернуться в те дни благодатные,
Когда вольной была земля отчая,
Когда жив и здоров был мой батюшка,
Молодой и весёлою – матушка,
И когда хороводы с подружками
Мы водили вокруг костров праздничных…
Облака, облака! Гонит ветер вас
В даль-далёкую, в края милые.
Вы слезами моими там пролейтеся,
Напитайте их влагою пахоту,
Чтоб взошли урожаи великие
На моих слезах, моём горюшке,
И наполнятся родичи силушкой
От хлебов тех и станут могучими,
И восстанут на ворога злобного
За родные края да за вольницу,
Сбросят с выи ярмо ненавистное,
И настанет конец Германареху!
Ох, вы вольные птахи – счастливицы!
Кабы мне с вами взмыть в небо синее,
Улететь прочь на сторону отчую,
Вдаль от этих хором опостылевших,
На чужбине не быть больше пленницей!» -
Так вздыхала Сунильда несчастная,
Когда солнца из бездны вздымалося,
Пробуждалися птицы, животные.
И, поплакав, назад возвращалася,
Во дворец короля Германареха.
IV
Скачет по полю конь быстрей вихоря,
А на нём летит добрый молодец.
Силой, резвостью, смелостью скимену
Он подобен, красой ясну месяцу.
И румян, и весёл, очи синие,
Как озёра в краю бедной Лыбеди.
А рукою мечом он поигрывает,
Своей силушкою забавляется.
Богатырь тот есть королевич Рандвер,
Родный сын короля Германареха.
Сердце юное да горячее
Смущено грусть-тоскою внезапною.
Нет покоя все дни королевичу,
Всё он тайною страшною мучится.
Раз увидел лишь свою мачеху,
Что заре на рассвете молилася.
Так была хороша Лебедь красная,
И была её песнь так доверчива,
Что забилось сильней сердце молодца,
Как пронзила его стрела острая,
И не вынуть оттуда проклятую,
От недуга сего не излечишься.
Поражённый красою сунильдиной
День и ночь грезит ей бедный юноша,
И забавы забыл он недавние,
Всё молчит, редко сном забывается…
Понял эту грусть хитрый Бики-змий,
Что советником был Германареха.
Был он алчен и зол от рождения
И мечтал стать всех готов правителем,
Ненавидел Рандвера отважного
Оттого, что отцу он наследовал,
Ненавидел Сунильду прекрасную,
Опасался, что королевичей
Народит она мужу суровому,
И тогда не быть Бики властителем!
И задумал советник недоброе,
И, надевши личину приятеля,
Он к Рандверу в доверье втирается,
Про тоску его тихо выпытывает.
И не выдержал сын Германареха,
Слишком чувство его велико было,
И поведал тоску Бики хитрому,
Рассказал о любви своей истовой.
И на то молвил Бики такую речь:
«Голос сердца – закон, господине мой!
И его тебе надобно слушаться.
А Сунильда сама, я уверен в том,
Привечает тебя. Одиноко ей!
Твой родитель в походах да странствиях,
А удел жены война не завиден!
Ты открой, королевич, ей сердце своё.
Этой ночью открой! Не откладывай.
Как стемнеет, она в сад спускается,
Со звездами, с луною беседует.
Ты пожди её там и скажи ей всё,
Благо твой отец нынче далече.
Я же буду вам верным сторожем,
Коли что, упрежу вас немедленно.
За тебя я, Рандвер. всяку муку приму!
Ты совета послушайся доброго!»
И попался на слово лукавое
Германарехов сын по наивности,
И послушался Бики коварного,
И советчику внял с благодарностью,
И сказал ему: «Ты тепереча
Мне отец родной, друг возлюбленный!»
V
Как молилась Сунильда ясну месяцу,
Звёздам блещущим низко кланялась,
Из садовых кущ к ней явился Рандвер,
И такое словцо молвил мачехе:
«Ах, ты, любушка моя, Лебедь милая!
Не гони меня, не прогневайся!
Всё на диво в тебе, раскрасавица:
И ланиты твои – цветы розовы,
И уста твои нежные сахарны,
И зарницы твои, огнем пышущи,
И десницы твои – крыла белые!
Всё-то ладно в тебе, друг-голубушка,
И на крылья твои больно оку зреть.
Пощади ты безумного, смилуйся!
Не отринь от себя сердце верное!» -
И с тем пал Рандвер на колени пред ней.
И Сунильда глядит удивлённая.
Только серденько уж заходилося,
От речей пламенем распалилося,
Молода, горяча Лебедь красная,
Ничегошеньки в жизни не видела,
И не молвил никто ей слов этаких…
Отлюбить бы за всю муку горькую,
Отомстить бы и за поругание,
Хоть на миг на един быть счастливою,
А затем не страшно даже полымя!
На колени Сунильда спускается,
Подле милого друга становится,
И берёт его трепетно за руку,
В очи смотрит ему испытующе:
«Верно ль молвил ты мне всё теперича?
Не солгал ли? Не со злым ли умыслом?»
Но ясно чело добра молодца,
Ласков взор его, обжигающий:
«Я люблю тебя, Лебедь-милушка!
Я оставлю навек королевство своё!
Я забуду, кто я и не вспомню уж,
Лишь бы ты была подле, касаточка!»
Обнимает Рандвер Лебедь красную,
Покрывает ланиты лобзаньями,
Гладит ласково шёлковы волосы,
Шепчет ей слова чудные, нежные.
И Сунильда тех ласк не отвергнула,
Околдована сладкою негою.
Месяц светит влюблённым загадочно,
Покрывает сад тьмой их свидание…
VI
Как очнулась Сунильда до зореньки,
Горько-горько в отчайнье заплакала:
«Что же сделала я, окаянная?
Обмануть я супруга осмелилась!
Не простит мне того Лада-матушка!
Нет прощенья у Рода небесного.
Будет кара за грех нам великая,
Небеса нам на головы свалятся!»
Ей Рандвер отвечает порывистый:
«Не горюй ни о чём, моя милая!
Ты ни в чём ни пред кем не виновная,
Так как взяли тебя сюда силою!»
«Уходи ныне, витязь любезный мой!
Пусть одной мне придет отмщение!
Коль отец твой об этом проведает,
Покарает расправою лютою!»
«Не узнает отец! Мудрый Бики мне
Обещал обо всём позаботиться!»
Застонала Сунильда, согнулася,
Обхватила руками головушку:
«Ох, ты горе моё! Несмышлёный ты…
Что же ты сотворил, друг мой искрений?
Неужели про то ты не ведаешь,
Что сей Бики и есть лютый ворог мой!
С давних пор ищет он очернить меня,
Опорочить в зарницах супруговых!
Ах, ты, чадо моё неразумное…
Витязь мой разлюбезный, доверчивый!
Погубил ты меня и себя заодно,
Тайну нашу доверил предателю…
Только я не ропщу. Хоть ненадолго
Я любимой была да счастливою,
Я любила мгновения краткие…
И за то уже лишь благодарствую!
Об одном прошу! Поспешай теперь.
Убегай ты отсель в страны дальние
Ото гнева отца, Германареха.
Счастлив будь и забудь Лебедь павшую!»
Засверкали зарницы рандверовы:
«Никуда без тебя не уеду я!
Лучше мне быть зверями растерзанным,
Чем в разлуке с тобою, любимая!
Как могу я на муки покинуть тебя,
Помышлять о своём лишь спасении?
Погляди, солнце всходит червлёное.
Так уедем мы вместе немедленно!»
Поклонилась Сунильда взошедшему
Богу Хорсу, земли лбом коснулася
И ответила другу любезному:
«Я поеду с тобой, милый сокол мой!
Чтоб спасти твою голову бедную.
Я люблю тебя слишком немыслимо,
Чтоб позволить свершиться несчастию…
Убежим же в края мои отчие!
Там укроют, дадут нам пристанище,
Не прогонят меня, может, родичи,
А простят мне мой грех, милосердные… »
В чистом поле летит конь быстрее ветров,
И копытом земли не касается,
Восседает на нём добрый молодец,
Обнимающий красную девицу…
Только конь вороной Германареха
Всё ж быстрее рандверова, белого…
VII
Торопился зело хитрый Бики-змий
Донести обо всём Германареху.
Воспылал король готский яростью,
Покарать возжелал он изменников.
И, покинувши в ночь войско верное,
Во дворец возвращается спешно он.
Но хоромы пусты в свете утреннем,
Прочь бежали Рандвер-сын с Сунильдою.
И тогда обуян злобой чёрною
Возопил Германарех обманутый:
«Догоните мне варварку блудную!
Догоните и сына-изменника!
Всю-то кровь я её непокорную,
Всю-то душу бесстыжую, подлую
Я щипцами калёными вытащу
За содеянное мне бесчестие!»
Рядом Бики лукавый нашёптывал:
«А Рандверу ли быть безнаказанным?
Он тебя подверг поруганию
И себя запятнал злой изменою!
Что ж велишь делать ты с королевичем..?
Иль простишь сыны ты не неразумного?»
«За измену не будет прощения
Никому, даже сыну любимому.
И отныне не сын он мне более.
Ставлю в ряд я его с супостатами!
Догоните обоих преступников
И предайте их смерти немедленно.
Я на то даю благословение!»
И седлает коня подлый Бики-змий,
С ним же две сотни всадников выбранных,
Словно волки летят чёрной стаею
По пятам своей дичи затравленной.
То не день стоит и не ноченька,
И на небе явилось знамение,
Когда чёрные всадники грозные
Окружили в степи своих пленников.
И терзали они их, и мучили
В удовольствие Бики коварному.
Тот, глумясь, подходил к королевичу
И глядел ему в очи насмешливо:
«Где ж тебе, несмышлёному, царствовать.
Лишь беда будет готам от этого!
От глупца королевство избавил я!
Стану сам Бики Первым уж вскорости!»
Отвечал королевич израненный:
«Не видать тебе, змей, трона готского!
Ты моей ныне мукой отравишься
Т погибнешь сам в пущих страданиях…»
Тучи плыли здесь по небу мрачные.
Вскрикнула умирающим голосом,
Обращаяся к ним, Лебедь белая,
Ставшая в одночасье червлёною:
«Ох, вы, тучи! Летите, катитеся,
Моей болью и кровью напитаны,
И пролейтесь дождём там, на Севере,
Землю этой бедою удобрите!
И все силы мои нерастраченные
Пусть питают отныне всех родичей,
Чтоб с колен мои братья поднялися
Да отмстили за всё Германареху!» -
С тем погибла Сунильда несчастная,
На снеденье стервятникам брошена
Лебедь белая, непокорённая,
Вместе с милым Рандвером-избранником…
Не взошёл ясный месяц той ноченькой,
Не явилось и солнышко поутру,
А дожди разразились великие,
И свершали ветра тризну долгую.
VIII
И пролился дождь над землями русскими,
Нивы, души людей орошаючи,
Наполняя их силой великою,
Силой огненной девы-Лыбеди.
И раздался тогда материнский плач
Надо всею землёй нашей – матушкой:
«Сыновья вы мои, ясны соколы!
Растерзали сестру вашу вороны!
Неужели обиду вы стерпите?
Не отмстите ужель Германареху
За Сунильду, в мученьях погибшую,
За моё сердце, горем разбитое?!
Ваш отец, сынки, храбрый воин был.
Нежели ж в вас сила иссякнула?
Затупились ли уж мечи острые,
Мечи острые да булатные?
Неужели на рать не подниметесь?
Срамом имя отцово покроите?
Как же в очи глядеть вы мне станете,
Когда спит вечным сном дочь любимая?
Для чего же сама я жива ещё?!
Для чего к праотцам не отправилась?!
Ты, великий бог, Громовержец Перун,
Обрати в грудь мою стрелы острые!
Для чего же зарницам доводится
Видеть отчей земли разорение,
Слышать стоны вокруг всепогибели,
Пережить дщери мне поругание?!
Вы, сыночки мои разлюбезные,
Амий, грозный муж, Сар, чадунюшко,
Коль за муки сестры не отплатите
И оставите неотомщёнными
Горьки слёзы мои, прокляну я вас!
Будьте гордыми! Будьте отважными!
Изгоните прочь лютого ворога!
Таково вам моё завещание!
И на битву благословение!»
Так вдова сыновьям свои молвила
И лобзала их в буйны головушки,
И мечи подала им булатные.
До земли ей они поклонилися,
Обратились затем сами к родичам,
Росомонов со всей земли скликали
И держали пред ними речь грозную,
Призывая на бой с Германарехом:
«Не согнёмся мы, чада Перуновы
Перед вражеской силой несметною.
Есть и сила у нас богатырская,
Есть и сердце, что гневом исполнено,
А мечи для нас сам Сварожич ковал.
Неужели попустим глумление
Над землёю родною, над матерьми,
Надо дщерями нашими, сёстрами?
Не видать врагу полонения
Непокорных, богам верных родичей!
Никому росомоны не кланялись
И лишь волю небесную слушали!»
И поднялась тогда рать великая,
За мечи снова родичи взялися,
К братьям Лыбеди слово молвили:
«Будьте вы у нас воеводами!
Хороша душа, добре силушка…
Только надобно сперва головушку.
Станьте первыми ныне во племени
И ведите нас на Германареха!»
Поклонились тогда братья родичам
И стали во главе войска славного,
Повели его на землю готскую
За сожженные нивы и пастбища,
За родной земли поругание,
За Сунильды страдания смертные,
За великие слёзы матери,
За свободу и правду всех родичей!
IX
И случилася сеча великая,
Сеча грозная, сеча кровавая!
Эта битва была небывалая,
И на камень коса натолкнулася.
Как на ясной заре-то на зорюшке
Вышли ратники во чисто полюшко –
Две великие рати суровые
Воступают на схватку смертельную.
Бились день они, бились ноченьку,
И ещё один, и на третий лишь
Источили друг друга противники,
К рубежу роковому приблизились.
Расступилися рати усталые,
Выезжают во поле два всадника:
Это Амий, отважный кунунгов сын,
В поединке сплелся с Германарехом.
Закачалась тогда земля-матушка,
Зазвенели мечи, забранилися.
Бьются час они - кони взмылились,
Бьются два уже – руки дрогнули,
Только чаша победы заветная
Ни к тому, ни к другому не клонится.
Вспомнил Амий тогда о сестре своей,
На чужбине жестоко погубленной,
Вмпомнил метери в битву напутствия,
Что слезами её меч окропленный
Он сжимает в десницах слабеющих,
И душа снова гнева исполнилась,
И взмахнул мечом витязь, завещанным
От отца ему, данным матерью,
За Сунильду – сестру убиенную,
За землицы родной поругание
Да за матушкины слёзы горькие,
До конца дней уже неизбывные.
И пролилася кровь Германареха,
Окропила она землю русскую.
На неё пал воитель поверженный,
Унесли его прочь с поля бранного,
И победу отметили родичи!
Так окончился век князя готского,
Германареха непобедимого.
И все земли, что им завоёваны,
Очень скоро вновь вольными сделались,
Королевство навеки распалося,
С росомонами не совладавшее.
Все народы иные, покорные
Подчинилися силе властителя,
Лишь одни росомоны отважные
Не стерпели ту власть чужеродную!
Так пример воли жаждавшей Лебеди,
Что осталася непокорённою,
И за волю, в ней неистребимую,
Заплатила младой своей жизнею,
Вдохновил росомонов-сородичей
На великую битву с захватчиком,
На победу, а с ней возвращение
Вольной воли, в земле русской правящей.
Кубки мёдами сладкими пенятся,
На свободной земле идёт пиршество,
Амий с чаркой в руке подымается,
Слово молвит отважным соратникам:
«Благодарствую вам, други верные!
За отвагу, за силу, за мужество!
Стала вольной опять земля отчая
Днесь лишь общими, друже, стараньями!
И ещё я скажу: коли ворогу
Покорить наше племя восхочется,
Ничего у него не получится,
Ибо росы не покоряются!
Всякого супостата тщеславного
Да постигнет судьба Германареха!»