Сразу начни с середины, с усмешки, дружок.
Край этот – я, твой поскребышь, щемящий и сладкий.
Гибло струится под ноги январский снежок,
белый на буром, к шершавому гибкий и гладкий.
Детскими пальцами острые ниточки вить,
чтобы концов не найти, а начала и вовсе не будет.
Мертвой стране голубую б звезду раздобыть,
а уж она отдарить дорогим не забудет.
Все, что кормило, растило, учило – сугробом взялось.
Как отродясь, станешь заново милого миловать,
даром давать и упрямо надеждой насиловать.
Ах, как прочны, вековые привычки любить,
пьяным прощать, стукачам подавать на походец,
сирым радеть… И чернильные слезы сводить
с белых листов, что пометит какой-то уродец.
Странное местоимение «тот» тормознет от крыльца,
горькое «я» шепеляво ударит морозцем, -
в хрусткую просинь прочней заверну мертвеца
и упокою на дне ледяного колодца.
Не вопрошай же, зачем он обратно приходит,
скорой позёмкой, как пальцем по лезвию, водит,
снег собирает с родного чужого лица.
…В детские горны трубят слюдяные сердца.
И голубая звезда над страною восходит.