Одиннадцатитрубный пароход гудит угрюмо -
Тух-тух...ту-ту и к устью. Я нашёл себя на нём.
Сырая полумгла в сердцах трухлеющего трюма…
Несётся смердь из бухты мёртвых кораблей и кислый ром,
Пары разжиженной травы, улитки и ракушки,
Подкошки взмокшие, испуг и рвота держат на цепи.
Рассыпались все феечки, мои распухшие старушки,
И под ногами мыши звонко pfiffen, pfi, pfi, пи, пи, пи.
У них парад в честь головы мышиного народа,
Идут по ссклизсской, скользсской тисовой доске.
Невнятности, сумбура добавляет качка парохода…
Мутнеют деревенские огни ущербно вдалеке.
Король идёт, народ пищит и вскидывает лапки,
Влачимый шлейф несёт пажей-тараканьё.
Сырноголовые берут подруг, детей в охапку,
Бросая в омут хороводов благоумие своё.
Торжественное блюдо – перепухшая донельзя кошка,
Гарсон, сдувающий с неё червинки – Жиль де Ре.
Похож, похож деянием, не сильно, но немножко,
Что тучный всполох тысяч птиц в студёном ноябре.
Взобравшись на трибуну, королёк зачал глаголать,
Я вижу, рыбные крючки в его губах, щеках, руках.
Как гуттаперчивый, а лески дергают весёло
Вентрилоквисты-насекомые. Und was passiert danach?
Торчит гусиное пьеро короновым плюмажем,
Глядите! королишко мышек! Крысой оказался он!
Труслив народ, а грязный Таракан отважен,
Отважен, аморально властвующий там, где не рождён.
Качают усики штырями выкорчеванной качели.
Как вы мерзки, заплывшие волосьями куски!
Я разозлён, все лампы мер, терпения перегорели.
Шлепок ногой, и, хрусть…
Король с пажами боле не мерзки.
Мышата кто куда и тараканы, хаос, даже кошку
Забыв, перевернули в панике. Я продолжал греметь
Ах, сколько тараканьей мякоти осталось на подошвах...
Фрукты, ягоды, цветочки… не пересрывает Смерть.
Роскошный сад взорвался фейерверком красноватым.
Я отныне Капитан!
В руках штурвал, компас мой верно вынизан гранатом.
Курс на Океан!