Я не знаю, как выглядел
тот древнеримский солдат,
о котором черкнул пару строк
Тит в письме Беренике:
мол, ему не забыть этот мутный,
по-бычьи насупленный взгляд...
Если б он пригляделся,
заметил бы темные блики
на сверкающем шлеме,
впервые надетом в поход,
на блестящем щите,
еще чистом – без грязи и крови.
Что там Рим? И куда
так упрямо их Флавий ведет
и все время талдычит,
наготове чтоб быть, наготове?..
Этот красный закатный,
невесть когда вспыхнувший свет
все вокруг заливает
таким первозданным сияньем,
будто, кроме него,
ничего в этом мире и нет:
ни прощенья – вчистую,
ни навеки – кто мог бы подумать? –
прощанья.
Только, может быть, ночью
у древних Сионских ворот,
словно тень промелькнет
и исчезнет как можно скорее
то ли девушка в белом,
то ли с белыми цицес из-под
домотканной рубахи
седой праотец иудея.
И покажется вдруг
все напрасным, никчемным,
и Рим,
предвкушавший победу, и славу,
и честь, и удачу,
вопреки предсказаньям
захлебнется бесславьем своим
и свои легионы
вот здесь, в Иудее, оплачет.
От степей иберийских
до нильских зыбучих песков,
от германских лесов
до бескрайних просторов Синая
всюду смерть...
Только здесь, в Иудее,
еще не погибла любовь
и надежда – кто мог бы подумать? –
опять оживает.
Я не знаю, как выглядел
тот древнеримский народ.
Он ушел в никуда...
А мы здесь – у Сионских ворот.
2.
Так вот он почему,
в исподнем и небрит,
оправившись едва
после вчерашней пьянки,
ругает вечный Рим
и цезаря хулит,
как будто от него,
а вовсе не от Бьянки
зависит, как прожить
и наступивший день
и тот недолгий век,
что отпустили боги.
Опять приснился Тит...
И как ему не лень
годами грязь месить
и прорубать дороги?
А дождь все льет и льет,
как будто белый свет
сошелся клином там,
в проклятой Иудее.
Опять приснился Тит –
нигде покоя нет –
безумец -
от его навязчивой идеи.
На кой они сдались
с их пейсами до плеч,
их Храмом до небес,
их непонятной речью?
А вдруг не врут, что бог
их обещал беречь,
и землю эту им
он подарил навечно?
А впрочем от судьбы
не скроешься нигде.
Уж как был крут отец,
а где его когорты?
Как воронье кричит...
Наверное, к беде.
Опять приснился Тит.
Опять приснился мертвый.
3.
Нет, нет и нет!
Нет, Флавий, ты не прав.
Совсем не пьянство и не дикий нрав
тебя лишат и жизни, и престола.
Пропойц похлеще знал великий Рим,
и от безумцев не был он храним –
ни женского, ни мужеского пола.
Когда бы вправду за пороки нас
судьба карала, свой последний час
мог предсказать бы даже и бродяга.
Нет, нет и нет!
В кромешной тьме веков,
в кострах из книг,
в крови черновиков
не отыскать таинственного знака.
Ты не забыл, как сдох твой братец Тит?
Он тоже верил, что его хранит
броня от слез еврейских и проклятий.
Но иудейский Б-г неумолим,
и только он решает, Элоим,
прощать ли нас за эту жизнь, карать ли...
Какая мука, обжигая рот
струей смертельной,
ждать, пока придет
последний самый миг...
Невыносимо...
Но высший смысл в том именно и есть,
что ты ушел в мучениях, а здесь
горят в ночи огни Иерусалима.
4 марта 2003 г.