Господи, вот бы мне эпики – в руки меч, в башню меня, под замок, под матрас – горошин. Вряд ли, наверное, игры бы стоили свеч, не будь благоверный супруг мой таким хорошим. Признайся мне, ты ведь, Боже, его творил пообразнее, поподобнее многих прочих; мне кажется, он унаследовал руки твои, и волосы унаследовал. Даже очень.
А мне бы изящества, плавности бы (и праща, наверное, тоже бы вовсе не помешала…) Хотя, научи меня, Господи, лучше – прощать (Да, это когда – не казнить за любую шалость).
Пряма ли дорога из вечной незыблемой тьмы к Тебе, или – длинная лестница в рай витая? Я здесь, я молюсь Тебе через глаза и умы всех тех, кто хотя бы однажды меня читает – таких же заблудших Твоих поросят, как и я; и дай мне, Боже, всегда созерцать в них лик Твой, а не адские полчища чёрного воронья.
Прости меня, я не учу наизусть молитвы.
Да что там! – с моим благоверным, с моим царём мы даже не венчаны – мирно живём во блуде; священник пугает, что, ежели вдруг помрём, то Царствия нам Небесного, мол, не будет. Но мы ведь едины! – попробуй-ка там разыщи в едином котле, кто венчан, а кто – не венчан, и я никогда не желаю сторонних мужчин, как он, говорит, не желает сторонних женщин.
Душа нараспашку, над шапкой – щербатый нимб, – такой он, мой дивный, мой светлый, – за мной, гриппозной, придёт; или я, не дождавшись, скользну за ним: мне, право, без разницы – лишь бы не слишком поздно. Вдвоём, вне подлунных условностей и широт, мы вылупимся птенцами и станем – где-то в раю, как Адам и Ева наоборот – глядеть друг на друга, не зная, что мы – одеты.