В роскошном зале, где тропой избитой
Катил особой пышности банкет,
Под гомон доморощенной элиты
Стихи читал взволнованно поэт.
Читал он про чарующие очи,
Про синие туманы у реки…
Он эти строки пестовал три ночи,
Он сотни раз марал черновики.
Он текст стиха не раз переиначил,
Он с рифмою измучился вконец,
Он так хотел, чтоб слог его горячий
Дошел, пылая, до людских сердец…
И где-то после третьего бокала,
Когда бомонд был в меру подогрет,
Поэт допущен был до центра зала,
Чтоб влить струю культурную в банкет.
И он читал,
Но слог его высокий
Не мог пробиться сквозь банкетный рев.
Он застревал в завалах жирной семги,
Тонул в бокалах – с водкой до краев.
И хоть тот слог, звенящий от старанья,
Не погрешил ни малой каплей лжи,
Он не достиг ни краешка сознанья,
Он не задел ни струночки души...
Стих отзвучал,
Поэт сошел с эстрады,
Невидящий, белее простыни,
А зал не понял,
Зал крушил салаты.
Лишь кто-то крикнул: – Музыку гони!..
Гремели два динамика с нагрузкой,
Дрожал от пляса мраморный порог,
А у стола с растерзанной закуской
Остались те, кто встать уже не мог.
И где -то с краю, в угловом загоне,
Десницей мрачно подперев чело,
Сидел поэт,
Он так и недопонял,
Всего того, что здесь произошло.
Сидел один, не тронув яств на блюде,
И тупо глядя в красную икру.
Такой, как все
И не такой по сути –
Чужой пришелец на чужом пиру…
А мы не станем над поэтом ахать.
Он сам поймет, спустя десяток зим,
Что быть чужим – конечно же не сахар,
Но иногда страшнее быть своим.
И что на свете есть такие вещи,
Их не понять, не разбивая лба:
Когда толпа тебе не рукоплещет –
Еще не факт, что вновь права толпа.
Что, покоряя творческие выси,
Нельзя лепить из строчек ширпотреб,
Как и метать своих творений бисер
Под ноги тех, кто от рожденья слеп.