Бывает так, глупеешь поневоле,
Когда пальнет стрелою Купидон…
Я этой женщиной тогда был болен,
Я напрочь потерял покой и сон.
Меня поймет лишь тот, пожалуй, с ходу,
Кто сам болел, рассудку вопреки,
(Коль он по жизни – мужеского роду,
А не по данным паспортной строки).
Ах, этот взгляд, сулящий мне награду!
Ах, этих губ чарующий изгиб!
Я голову терял пять суток кряду –
А на шестые понял, что погиб.
Я ей цветы дарил, и ночью лунной
Шептал стихи,
Но только все не впрок.
Ее души таинственные струны
Как ни старался, тронуть я не смог.
И я взмолился: - Господи, не струшу,
Ты только мне скажи такой пароль,
Чтоб хоть на миг в ее проникнуть душу.
И сверху громыхнуло вдруг:
– Изволь!
И вот я сам, глупец, по доброй воле,
Своих страстей не чувствуя изъян,
Вдруг очутился на пустынном поле,
Где только снег да высохший бурьян.
Где день – не день, а полусумрак тусклый,
Ни костерка, ни огонька окрест.
И мой костюм, и праздничные туфли,
Увы, совсем не для подобных мест.
Я заплутал на этом поле клятом,
Я падал в снег, я не пропал едва,
И понял вдруг, сколь непомерна плата:
Души чужой коснуться естества.
И я опять искал спасенья в Боге,
Крестя себя от живота до плеч:
– Прости меня за мой соблазн убогий –
Здесь пустота, здесь нечего зажечь.
Верни меня из этой бездны мутной,
Где мне не сделать и пяти шагов…
И Бог вернул, Он любит почему-то
Совсем уж безнадежных дураков.
Я был излечен от амурных стрессов,
Но с той поры я и в порыве чувств
В чужую душу запросто не лезу,
А в женскую – так трижды постучусь.